.. Мы уже пытались, да не выгорело... Авось его превелебие пошевелит бровями и даст добрым людям размять отерплые
руки и ноги в бою с нехристями.
-- Готово? -- спросил я.
-- Готово.
Запорожцы сошли к Дунаю, вытащили из камышей заранее припрятанные лодки, все -- в том числе и мы с Ловцовым -- переоделись в рубахи и
шапки гирловых молдаван, спрятали в голенища ножи и уложили на дно сети, мушкеты и кое-какую провизию. Колико кратно ни вспоминаю то время, ясно
и живыми образами является оно передо мной.
Ночь была тихая, мглистая. Даже с вечера трудно было разглядеть окрестные, подернутые туманом берега. Теперь, тотчас же за отмелью,
начиналась непроглядная тьма. Дунай, будто дыша, плескался о края отмели, катя быстрые, темные волны. То там, то здесь зарождались и вновь
пропадали какие-то странные, отрывистые звуки. Парус мерещился. Кудластая коряга, сорвавшись с песчаного бугра, как некое живое чудище, плыла
серединой реки. Плеск рыбы, шелест ночных птиц кидали невольно каждого в холод и трепет. Запорожцы сели в лодки, мы за ними, все перекрестились
и налегли на весла.
Не буду рассказывать в подробностях о нашем предприятии, хотя считаю за нужное передать в некоторых мелочах. Мы плыли всю ночь, день
стояли где-то в заливе, в кустах, и еще проплыли ночь. Огня разводить не смели. И досталось же нам от мошек и комаров; не помогали и сетки,
намазанные дегтем. Руки и лица наши вздулись, запеклись кровью. Особенно жалко было видеть Ловцова. Мы из предосторожности обрезали себе короче
волосы, а он, близорукий, нетерпеливый, не взял и очков. Мы старались не говорить меж собой. Он же ничего не мог разглядеть и поминутно
спрашивал, где мы и не видно ли турецких разъездов.
В одном месте, во вторую ночь, послышался у берега шелест. Лодки в темноте плыли дефилеей небольших островков.
-- Что это? -- тихо вскрикнул Ловцов, хватаясь за мушкет.
-- Брось, пане, рушницу,-- сказал ему брат куренного атамана, Чепйга,-- то не вороги.
-- Кто же это?
-- А повидишь.
Справа ясней раздался мерный, тихий плеск весел. Все притаили дыхание. Из колыхавшейся густой осоки медленно выплыло что-то дивное,
черное. Еще минута. Востроносый, ходкий челн с размаха влетел между казацких лодок.
-- Здоровы были, братья по Христу,-- проговорил голос с челна.
-- И вы, братья молодцы, будьте здоровы.
-- Харько? -- спросил Чепига.
-- Он самый.
По челну зашлепали кожаные, без подошв, чувяки. Здоровенный плечистый некрасовец обрисовался у кормы; с ним рядом не то болгарин, не то
грек.
-- Проведешь? -- спросил Чепйга.
-- Проведу,-- ответил, просовывая бороду, некрасовец.
-- Да, может, опять как тогда?
-- Ну, не напились бы, братцы, ракии, была бы наша кочерма. Не боитесь?
-- Кошевой звелел,-- гордо объяснил другой запорожец, Понамаренко-пушкарь,-- а что велено кошем, того ослушаться не можно.
Некрасавец помялся плечами, взглянул на своего сопутника.