В мудрое ж и кроткое, как и сами вы говорите, правление общей нашей благодетельницы не мог я,
сударь, предполагать, чтоб кого без суда и законной резолюции, кто смел четвертным поленом бить.
Шешковский протянул руку к колокольчику, но остановился и со вздохом опять сложил руки на животе. Не ожидал он, видно, такого ответа.
-- Изверги, масоны, смутьяны, отечества враги!-- сказал он, качая как бы в раздумье головой.-- Свои законы у вас! Хартии, право народов,
натуры! Мирабо, доморослые Лафайэты! Слушай ты, глупый офицеришко, да слова не пророни.
Тут Шешковский точно преобразился. Глаза его проснулись. Руки задвигались по столу. И показался он мне в ту минуту моложе, бодрей и даже
будто выше прежнего.
-- Слушай, дерзновенный,-- произнес он громче и с расстановкой,-- посягая на ближних слуг монарха, на кого святотатски посягаешь?
Изволишь ли ведать персону его сиятельства графа Платона Александровича?
-- Как не знать?
-- Ну, а ведь они тому -- братец. Кому не воздал должного решпекта?.. Так вот тебе резолюция, пока на словах. Сроку тебе двое сутки. Не
токмо о поединке или о новых экспликациях, но чтоб ровно через сорок восемь часов от сего момента,-- слышишь ли,-- духу твоего не пахло как в
сей резиденции, так равно и в Гатчине.
-- Но я на службе. Дозволите ли передать о том по начальству?
Шешковский улыбнулся, опять как бы в бессилии закрыл глаза и вздохнул. Пальцы его сплелись и снова старались смиренно уложиться на
камзоле.
-- Попробуй,-- сказал он,-- ну так, для-ради любознания попытайся...
Он достал табакерку, раскрыл ее и, щурясь с усмешкой на меня, потянул из нее носом.
-- Не постигаю,-- проговорил я,-- где ж правда, закон?
-- Лучше без разговоров,-- перебил Степан Иваныч,-- либо прочь отсюда тишайше, по доброй воле, либо тележка, фельдъегерь и... Сибирь.
Я опустил голову, соображая, с каким злорадством бегали по мне тем временем торжествующие взоры Степана Иваныча.
-- Итак, Бехтеев, вот готовый пакет,-- сказал с прежнею мягкостью Шешковский,-- все готово и подписано. Напрасно, милый, было и спорить.
Голова моя кружилась. Я с трудом следил за ходом своих мыслей. Ясно было, что друзья графа успели принять все нужные меры. Случай в
театре получил огласку, и меня решили, тем или другим способом, сбыть с глаз столичных говорунов.
-- Так как же, в отпуск или вчистую? -- спросил после небольшой паузы Степан Иваныч.-- Лучше, батенька, вчистую, абшид,-- прибавил он, не
дождавшись моего ответа,-- поищи ходатаев, протекции; авось и государь-цесаревич твою службу вспомнит и кстати пожалует. Никогда не упускай
случая,-- сошлись на родителев: стары, мол, и требуют помощи, деревнишки сиротеют без призору -- ну и отпустят. А если нужно,-- дай знать, и я,
в чем надобеть, уж так и быть, помогу...
Я молча обернулся и хотел уйти. Помню, что притом даже не поклонился грозному Степану Иванычу. За мной послышался заглушённый, веселый и
дружеский смех старца.
-- Ну куда ж ты, ветер-голова? Ан и не все ведь еще кончено.
Я остановился.