– Проездом, Петя, всего на несколько часов.
– Андрея с Алексеем Валерьевичем тоже ты предупредил?
– Да, еще двадцать шестого июля.
– Знаешь Миша, о чём я жалею? О том, что не могу принять участия в этой войне.
– А знаешь Петя, о чем жалею я? О том, что не имею возможности в войне этой участия не принимать.
И впервые за многие годы, Петр Иванович увидел в глазах друга слёзы.
Глава 2.
Ранним утром следующего дня в доме Сенявиных все уже были на ногах. Михаэль уехал, не дожидаясь рассвета, и поезд уже мчал его в сторону фронта, в расположение своего полка. Туда откуда он, возможно, никогда уже не вернётся.
Все женщины в доме стойко восприняли известие о начавшейся войне и старались ничем не выдавать своей тревоги. Особенно спокойной казалась старшая княжна Вера. Она сидела в гостиной за фортепьяно и только наигрывала очень грустную мелодию, когда из кабинета её отца вышел Андрей и Алексей Валерьевич.
– Как ты спала, Вера? – спросил Андрей. – Здорова ли? Ты очень бледна.
– Не говори со мной будто я ребёнок, Андрей. Оставь это для Ксюши, – ответила Вера, продолжая играть.
И не отрывая глаз от клавиш, она обратилась к Алексею Валерьевичу:
– Как вы полагаете, Алексей Валерьевич, солдаты действующей армии уже мобилизованы?
Этот вопрос волновал сейчас Веру едва ли не больше всего остального. Ведь в действующей армии уже два года нёс службу Митька, её тайный возлюбленный, и мысль о том, что теперь в любой день он может погибнуть, приводила Веру в отчаянье.
– Разумеется, – сухо ответил Алексей Валерьевич.
Он по-прежнему недолюбливал Веру. Как и в первый день их знакомства, чувствовал в ней скрытую угрозу. И приобретённое родство с ней не сгладило этого первого впечатления. Он, умный и опытный, не верил, что Веру может хоть что-то изменить. Но сейчас даже в её глазах стояли слёзы.
Провожая Андрея, Вера обняла его и перекрестила, заклиная вернуться. Она поддерживала мать и сестру, подавленную прощанием с супругом. Ведь Ксюша даже помыслить боялась, что однажды ей снова придётся расстаться со своим Алексеем. Она так сильно любила его, стольких усилий стоило ей доказать искренность своих чувств. И вот, когда счастью их ничего не могло больше помешать, пришла война. Как же так? Неужели этому их счастью был отведён всего лишь год? Безутешная, как в бреду, Ксюша повторяла:
– Только вернись! Милый, любимый, родной мой, единственный мой! Я буду безустанно молиться за тебя, каждый час и каждую минуту! Моё сердце будет биться только до тех пор, пока бьётся твоё! Береги себя для меня! Мне нет без тебя жизни! Меня без тебя не станет, слышишь?
И сердце Алексея Валерьевича рвалось на части. И крепко сжимая её тоненькие пальчики, он твердил:
– Я вернусь! Главное жди меня, и я обязательно вернусь к тебе.
И через закрытую дверцу кареты они прижали к стеклу свои ладони и, не сдерживая слёз, молили Бога лишь о том, чтобы скорее увидеть друг друга вновь.
«Господи, прошу, пусть он вернётся! Что хочешь бери у меня взамен, только пусть он вернётся!» – молила про себя Ксюша.
«Господи, прошу, сохрани мне жизнь! Что хочешь бери взамен, только бы ещё хоть раз увидеть её!» – молил про себя Алексей Валерьевич.
И молитвы их будто переплетались в воздухе. Они даже не догадывались, что этот день разделяет их жизни на две части, на «до» и «после», на мир и войну, которая для них никогда уже не кончится.
А на железнодорожном вокзале Воронежа уже всё перемешалось – люди, голоса, плач и песни, гудки паровозов, стук колёс и наставления стариков. Железная дорога была забита двигавшимися во всех направлениях эшелонами. Везли призванных на царскую службу из запаса, перевозили мобилизованных лошадей и запасы фуража. Со складов в срочном порядке выдавались боеприпасы, амуниция и снаряжение. Здесь особенно остро ощущалось, что в одно мгновение привычное течение времени было нарушено, что мир поделился на две половины: теперь и «до войны».
Андрей шёл по пирону, с трудом пробираясь через мобилизованных солдат и провожающих их жён с малыми ребятишками, родителей, сестёр. Его и самого провожали отец и Егор. Петр Иванович запретил ехать на вокзал женщинам, считая, что бойцу ни к чему уезжать на фронт в сопровождении слёз и рыданий.
– Сегодня стало известно, что Германия объявила войну Франции, а Бельгия ответила отказом на ультиматум Германии, и та незамедлительно объявила войну ей, – сказал Петр Иванович.
– Я убеждён, что такой масштабной войны Германия не осилит. Я нисколько не сомневаюсь, что победа наша будет скорой. Вот увидишь, отец, листья с деревьев не успеют опасть, как наша армия войдет в Берлин, – ответил Андрей. – Уровень нашей армии сейчас весьма высок. Вполне неплоха наша артиллерия, и малых, и средних калибров. Вот и покажем всему миру насколько современно хваленое германское вооружение.
– Это так Андрей, но не стоит забывать и о том, что по тяжелой артиллерии наша армия существенно отстает от германской. И это не считая миномётов.
– Миномётов?
– Михаэль говорил, исходя из сведений разведки, разумеется, что у германцев есть такое оружие – миномёт. У нас же на вооружении ничего подобного нет.
– И всё-таки, наша армия очевидно сильнее.
– Такими бойцами, как ты, мой дорогой сын, – улыбнулся Петр Иванович.
Уже возле своего синего вагона, Андрей увидел в толпе людей знакомое лицо.
– А ну стой! – крикнул он и подбежал к юной, рыжеволосой девушке, схватив её за руку.
Это была Злата.
– Откуда ты здесь? – спросил Андрей.
– Батя велел своим работникам взять подводы и отвозить солдат до вокзала, чтобы сами не шлёпали. Вот я с Тишкой и увязалась, – ответила Злата.
– Наш пострел везде поспел, – заулыбался Петр Иванович, погрозив крестнице пальцем.
А Злата, пристально глядя на Андрея своими кошачьими глазами, с обидой в голосе сказала:
– Эх ты, барин! Даже не заглянул попрощаться.
– Виноват я, золотая, верно. Но даю слово, когда вернусь с войны, первым делом к тебе приеду!
Злата смело бросилась к Андрею на шею и шепнула ему на ухо:
– Да какая разница к кому, ты только возвернись! Обязательно возвернись!
Отпустив Андрея, Злата сделала шаг назад и наткнулась на цыганку.
– Милого провожаешь, медовенькая? – спросила она, сверкнув черными глазами.
И взяв Андрея за руку прошипела:
– Бойся третьей пули. В ней смерть твоя.
И все четверо, они встали, как заворожённые ничего не ответив цыганке. А та исчезла в толпе, словно и не было её вовсе.
– Отправляемся, барин!
Разбудил Андрея зычный голос проводника. И тут же он оказался в крепких объятиях и Златы, и Егора, и Петра Ивановича, на перебой говоривших ему:
– Бей их там, Андрейка! Эх, и мне бы с тобой, – досадовал Егор.
– Если узнаю, что ты позволил себе смалодушничать, струсить, ты мне не сын, Андрей! Так и знай! Но и без ума голову в пекло не суй!
– Отец! – со слезами на глазах, Андрей крепко обнял Петра Ивановича.
Но Петр Иванович, будучи ребёнком, не знал отеческой любви, не знал сыновей привязанности к отцу, и потому принял объятия Андрея за слабость, и оттого взгляд его сделался таким суровым, что Андрей оторопел.
– Не смей! – строго сказал отец сыну.
Он заставил Андрея обернуться и посмотреть на солдат, среди которых было так много таких же юных и неопытных мальчишек, как и он. И всех их ждало одно – война, в которой все они не имели права на слабость. Но поразило Андрея другое. Его поразило и одновременно возмутило то, в каких условиях должны были ехать на фронт солдаты, защитники отечества. Многие были старше Андрея, герои русско-японской войны, они, как скот заходили в душные, общие и товарные вагоны, в которых не было не только сидячих мест, но и окон. А ему, восемнадцатилетнему юноше, не важно, что дворянину, предназначалось роскошное личное купе.
«Нет, – подумал Андрей. – Нельзя так относиться к солдату. Нельзя, чтобы уже на вокзале между солдатами и офицерами образовывалась такая пропасть. Как же возможно допускать такое в пресвященном обществе? Такая несправедливость разве может кончиться добром?»