– На взрыв? – спросил Евтеев.
– У Ивана Ивановича чутье, – сказал Захоловский. – Приехать на взрыв или найти разложившийся труп по запаху способны и мы с вами, но Иван Иванович – уникум, смерть за десятки километров, как бы тихо она ни наступила, он чует. Будучи мужчиной неспешным, он в этом случае меняется. В неистовой торопливости хлещет коня и из саней едва не вываливается. До останков шофера Дрынова он доберется минут через пять. Соскребет и увезет.
– А вы ему их отдадите? – поитересовалась Саюшкина.
– Иван Иванович нас не спросит, – ответил Захоловский. – С нами тут представитель государства, но могильщику и он не указ. У Ивана Ивановича мандат. Выписанный ему начальством областного уровня.
– Если не федерального, – пробормотал Чурин.
– Ты, что, детально не изучал? – спросил Захоловский.
– Краешек видел. Он мне однажды показал… быстро. Я не требовал – он сам показать вызвался.
– И не кому-нибудь, а тебе, – промолвил Захоловский. – Осмысленно… психологически верно.
– Печать я не разглядел, – сказал Чурин.
– Но не усомнился, – сказал Захоловский. – Афериста, а то и кого похуже, в Иване Ивановиче не заподозрил.
– Полагаете, у него не мандат? – спросил Евтеев. – Фуфло?
– Мандат – это преувеличение, – сказал Чурин. – Уместней говорить об обыкновенной лицензии на совершение действий с покойниками – вывоза, омывания, погребения, я таким лицензированием не занимаюсь, и обвинять Ивана Ивановича в невыполнении какого-то пункта беспроигрышным ходом мне не представляется. Народ меня не одобрит. Скажет, что я Ивана Ивановича оклеветал.
– Утратил всякий стыд, – дополнил Евтеев.
– И тому подобное, – кивнул Чурин. – Увяз в беззакониях, порочу честь правового государства, к суду могильщика не привлек, а поганить его имидж себе позволяю. Без тяжких последствий для себя. Я же на командном посту, за мной вся…
В салун входит обгоревший Дрынов.
– Дрынов! – воскликнул «Косматый» – Мой воскресший кентяра!
– Где вы были? – спросил Дрынов. – Почему не помогли?
– На улицу мы выходили, – ответил Захоловский. – Поглядели на автобус и рассудили, что твое тело распределено по салону, а душа отошла. Мы ее видели.
– Отдельно от меня? – осведомился Дрынов. – Невозможно… и как она выглядела? Как птица?
– Как василиск, – промолвил Евтеев. – Огненный змей, родившийся из яйца, которое снес старый петух.
– Что еще за петух? – нахмурился «Косматый». – Не педрила?
– Вы меня удручаете, – вздохнул Евтеев. – Вам бы поднять литературу, подучится… природные задатки у вас, возможно, приемлемые, но годы в блатном окружении к вызывающей узости кругозора вас привели. Если я скажу: «стукач», вы меня не поймете.
– Я не пойму? – спросил «Косматый». – Кто?… кто стукач?
– Стукач – это помощник языческого бога солнца Святобольда, – пояснил Евтеев. – Он стуком заводил крестьян в болото, но тогдашним ментам на своего шефа, на бога, он не стучал. А вы на него подумали. Вы все видите извращенно. У вас…
– Прекращай! – воскликнул Чурин. – Не заводи «Косматого» – беда случится. Дрынов уцелел, а труп все же будет… Дрынов! Ты как?
– Пытаюсь припомнить, – ответил Дрынов.
– Я не о прошлом, – сказал Чурин. – Как ты себя сейчас чувствуешь?
– Сначала я вспомню, – промолвил Дрынов. – Меня выбросило взрывом, но в какую сторону… через лобовое? Или вышиб собою дверь и вылетел сбоку… я ни к чему не склоняюсь. Я летел и горел, перерождаться не мечтал, коренные изменения во мне меня не устроят. Они во мне происходят…
– Я на воздух, – сказала Марина Саюшкина.
Выбравшись, покачиваясь, на улицу, Саюшкина открывает рот и дышит, дышит – дышит, не закрывая.
С открытым ртом она встречает и вышедшего из салуна Евтеева.
– Решила меня выручить? – спросил он.
– Тебя? – удивилась Марина.
– Увести от «Косматого». Он проедал меня злобным взглядом, и ты испугалась, что он вот-вот на меня кинется. Ты грамотно рассудила. Пока мы здесь постоим, он отойдет, на него нахлынет миролюбие…
– Я тебя за собой не звала, – сказала Марина.
– А зачем же ты…
– Мне стало плохо, – призналась Марина. – От Дрынова пахнет горелым мясом – прошибает напролом… как ты не почувствовал. Те, прочие, зачерствели, но ты…
– Я унюхал, – сказал Евтеев.
– В кайф? Затащился?
– Сразу же провериться захотел, – сказал Евтеев. – Самоуважение меня удержало – рвани я раньше, чем ты, «Косматый» к трусливой ботве меня бы определил. Попытался бы прогнуть и вынудил бы меня рога ему обломать. Немолодому, заслуженному вору. Я не желал его провоцировать.
– Когда так пахнет от малознакомого человека, это можно стерпеть, – сказала Марина. – А у меня с Дрыновым было.
– Все? – спросил Евтеев.
– За исключением романтики. Встречались мы с ним в лесу – стягивали одежду, да и валились на травку.
– А зимой? – поинтересовался Евтеев.
– До зимы наш роман не дотянул. Прекратился внезапно, как и начался. В условленное время Дрынов не пришел – я разволновалась, посчитала, что он куда-то провалился, там же ямы. Глубокие, присыпанные сверху ветками: лесник Филипп с его теткой для браконьеров вырыли. Попавшим в них чужакам надеяться не на что, но Дрынова лесник бы отпустил, безвинных они с теткой не закапывают… Иван Иванович. С Дрыновым у него не выгорит.
Подъезжающий на санях могильщик Иван Иванович цепко оглядывает взорванный автобус.
– Водитель жив? – спросил могильщик.
– Слава Богу, – промолвил Евтеев.
– Разумеется, – пробормотал Иван Иванович. – Сердце меня не обмануло. Я это и предполагал.
– А чего приехали? – спросил Евтеев.
– Водки выпить! Нервы у меня не пошаливают, однако я ехал по морозу, и выпивка мне не для успокоения нервной системы надобна – я выпью для ног. Они у меня задубели, ниже коленей особенно, и скорого облегчения я не жду, водка-то дойдет до них в последнюю очередь, туда и кровь-то не очень доходит… а вы почему на улице?
– Мы проводим опрос, – ответил Евтеев.
– И кого вопрошаете? – поинтересовался Иван Иванович.
– Всех, кого увидим. Трясем за грудки и спрашиваем, кто же тут взрывать повадился. Люди кивают на вас.
– Ну и погань, – процедил Иван Иванович. – Какие люди?
– Опрос анонимный, источники защищены, – промолвил Евтеев. – Вы не допытывайтесь… вы же хороните – чем больше народа погибнет, тем больше у вас работы, и что же открывается перед вами, как не ваша вовлеченность. С кем-то на паях?
– Я не взрываю! – вокликнул Иван Иванович. – Скажи ему, Марина!
– За вас, Иван Иванович, я не поручусь, – сказала Саюшкина.
– А за кого ты… за кого ты можешь-то? Материальнее, да, трупы мне нужнее, но здесь нельзя отбрасывать и политику, и психов… и лесника! И страдающего без жены фермера! И уголовника «Косматого», и художника-композитора Юпова… стиль Юпова – декаданс. Смысла этого слова я не знаю, но слово это нехорошее. Употреблять его он не гнушается.
СОСТОЯЩЕЕ из одной комнаты жилище художника-композитора Юпова без видимой системы испещрено изнутри пятнами краски. В том числе и окно.
На полу раскрашенные обломки грампластинок, на стенах помещенные в рамы чистые холсты; нагнувшийся Юпов разглаживает на себе мятые штаны.
За занавеской, разделяющей помещение надвое, Виктория переодевается к выходу в свет.
– Ты еще не оделась? – спросил Юпов. – Мне зайти и посмотреть?
– Не вздумай. Я тут же от тебя перееду.
– Да и переезжай, – пробормотал Юпов. – Напросись в салун посудомойкой и хозяин тебя приютит.
– У него есть кому мыть посуду, – промолвила Виктория. – И к чему ты о нем – это подло… он бы не взял меня даже в стриптиз. На все это у него имеется Варвара и он с нею приветлив. В постель не затаскивает. Лучше бы он с ней переспал.
– С твоей блудливостью ему в жизни не сравняться, – сказал Юпов.
– Вероятно. Но с тобой я не сплю.
– Я и не уговариваю, – сказал Юпов. – Заприметив тебя тогда, в салуне, я подумал, какая интересная дама. Прежде она тут не объявлялась. Откуда же она тут взялась? Я к тебе подошел и выяснил, что ты приехала из столицы и остановиться тебе не у кого. Я позвал тебя к себе. И хотя мы спим в разных кроватях, я не разочарован. Для моего творчества ты незаменима – ты позируешь мне, когда я рисую, позируешь, когда я пишу музыку, для живописи подобное обыденно, но без тебя, как модели, я бы и при создании симфоний не обошелся. Раздевайся ты догола, они бы получились поярче. Пожирнее…