– Он задерет тебя, как овцу, – сказал «Косматый». – А твоему дружку он выколет зенки и засыпет туда соль, чтобы не случилось загноения – ох, и больно же придется! Из-за возрастного одряхления я бы вас не заломал, а он еще силен… чего напряглись, ребятки? Из огня да в полымя?
– До действий вы не доведете, – глядя на серьезного Евтеева, пробормотал Макарский. – Поговорите и отпустите…
– Гарантирую, – промолвил Чурин.
– Вы? – обрадовался Макарский.
– Я от государства, – пояснил Чурин. – Дальше разговоров в зоне моей ответственности не зайдет.
ПЬЮЩИЙ у Брагина чай художник-композитор Юпов, играя на публику, утонченно держит чашку: подносит ее к себе, дует, отстраняет, снова подносит и втягивает аромат. Слегка взбалтывает и делает крошечный глоток; качество напитка Юпова не устраивает. Чашку он не ставит – она остается в его левой руке.
Брагин опробует на зуб твердую сушку.
Вероника Глазкова запихивает в рот избавленную от обертки конфету.
– Молочком, чтобы плеснуть в чаек, не расщедритесь? – спросил Юпов.
– Не имеем, – ответила Вероника.
– Обидно, – промолвил Юпов. – Меня, знаете ли, потянуло разбавить.
– Чай с молоком – это не по-русски, – сказал Брагин.
– Вам пить его не положено, – кивнул Юпов. – Вы русский исследователь и патриот. Вам удалось значительно продвинуться в ваших исследованиях живого подводного организма.
– Не уверен, – пробормотал Брагин.
– У меня проверенные сведения, – сказал Юпов. – Ваши успехи уже и сегодня представляют большую угрозу для их интересов, а если позволить вам продолжить, вы подарите России такое, что я и… я не специалист. Я лишь выполняю условия контракта.
– И между кем он заключен? – поинтересовался Брагин.
– Между мной и иностранной разведкой. Мне заплатили деньги, дали пистолет, и я вас застрелю. Ваша невеста, возможно, в курсе ваших разработок, и поэтому мне приказано убрать и ее. Так-то, девушка. Вашего жениха я бы застрелил на озере без свидетелей, но мне сказано ликвидировать и вас. Мои соболезнования. Ваш жених, неоцененный при жизни исследователь, будущая гордость России, умрет первым.
Не опуская чашку на стол, Юпов правой рукой лезет за пазуху, вытаскивает пистолет, стреляет в Брагина.
Умудряется промахнуться. Переводит дыхание и исправляет оплошность точным попаданием между глаз.
Брагин молча падает вместе со стулом. Покосившаяся на исследователя Вероника Глазкова застывает в немом отчаянии.
– Художник я и композитор, – пробормотал Юпов. – Звуки выстрелов вошли в меня для дальнейшего творчества, подобно крови, льющейся там, под столом. После я ее рассмотрю и поражусь разноцветной палитре, меняющейся от черной до голубой в моих глазах, смотрящих из моего встревоженного сознания. Безденежье, девушка. Презрение к моим дарованиям. Они превратили меня в гнусного киллера.
– Ты сволочь, – всхлипнула Вероника. – Тебе не отговориться…
Вскочившая Вероника выплеснула чай из своей чашки Юпову в лицо.
– Ай! – вскрикнул Юпов. – Так же нельзя, ну чего ты… как же… ну, что ты, зачем…
Глазкова рванулась к печке, схватила полено и, подскочив к Юпову, принялась лупить его поленом по голове.
– Горячий чай, не разбавленный! – прокричала Вероника. – Русским чаем в тебя, в гниду! в изменника! Забью тебя насмерть! Раскрошу твой поганый череп!
НАВАЛИВШИСЬ на барную стойку, улыбающийся Александр Евтеев пьет из бокала вино; свет приглушен, освободившиеся столы вымыты, обстановка видится и задушевной, и пугающей, Евтееву она по нутру, сидящий за стойкой Дмитрий Захоловский, с расстановкой пригубляя вино, сбрасывает напряжение и беззлобно глядит на знакомые, подернутые дымкой предметы.
Лицо Евтеева относится им к тому же, не вызывающему отторжения, ряду.
– Занятно получилось с теми двумя, – сказал Евтеев. – Напуганными они ушли – разболтают теперь о вашем месте.
– Разве это комично, – промолвил Захоловский. – Клиенты из городов ко мне валом не валят, а вы и последних спроваживаете.
– Не я. Я ни слова им не сказал.
– Твоя девица сказала, – напомнил Захоловский. – Но пошло все с «Косматого» – он бучу поднял. Всплошился, искренне занервничал… славная он личность. Я на него никогда не стану накатывать.
– А что у вас с ним? – поинтересовался Евтеев.
– Я с ним сидел.
– За что? – удивился Евтеев.
– «Косматый» за свое. Бандитское и воровское. Я за убийство.
– Вы убивали? – пробормотал Евтеев.
– Я был дипломатом, – ответил Захоловский. – На пике моей карьеры я стал послом России в Замбии, и со мной в их стольном граде Лусаке жила жена. По мере пребывания в Африке я убедился в том, моя супруга испытывает непреодолимое влечение к неграм. Я ее осаживал, пытался ее образумить, но она мне с ними беспрерывно изменяла, и однажды я вскипел и жутко измордовал одного из ее любовников, к которому она присосалась прямо на официальном посольском мероприятии. Скандал удалось замять, но из послов меня поперли и перевели из Замбии в Москву, где я занял в МИДе заштатную должность, не связанную с Африкой. Моя жена Африку не позабыла! Людей она оттуда находила и в Москве. Виктория радостно предоставляла им возможность ублажать ее тело, и когда я у нас дома застал ее с жилистым господином из Мозамбика, я ее вновь пожалел, а его лишил жизни. Меня за это посадили. За время дипслужбы я привык к определенному комфорту и на зоне мне доводилось мучаться. Вдобавок донимали блатные… от их наскоков меня избавил «Косматый». Я ему чем-то приглянулся, и он взялся меня опекать, выспрашивать об Африке… мы вместе смеялись. Отсидев, работать в Москву я не вернулся – извлек из загашников сбережения и обзавелся данным салуном, сидел же я здесь, неподалеку… здесь я и разузнал, что группировка освободившегося «Косматого» разгромлена конкурентами, и он на грани истребления существует без кола и без двора. Я позвал моего доброго вора к себе. Он приехал.
– А ваша жена? – спросил Евтеев.
– И она тут. Постоянно за столиком, ближним к стойке. Она многое осознала. Наше с ней былое она надеется возвратить, но я ее не простил.
– Когда-нибудь собираетесь? – поинтересовался Евтеев.
Дмитрий Захоловский молча отхлебнул вина.
ЗАЖАТЫЙ ночной непроглядностью сектант Доминин возится на крыше салуна с огнеметом: выпускает струю пламени, регулирует ее мощность, хмурится и недобро улыбается.
С ПОДЕРГИВАЮЩИМИСЯ из-за продвижения по проваливающемуся снегу головами на лесной поляне ясным утром сходятся бригады лесника Филиппа и фермера Каткова.
Воинственно настроенные лесник и его тетка Изольда Матвеевна держат ружья в руках, у измученного переходом фермера оно на плече; сын фермера Борис помахивает бутылочной розой, Рашид и Махмуд вдвоем несут двуручную пилу.
– Сразу начнем? – осведомился лесник.
– Палить пока повременим, – промолвил фермер. – Но вопросы сразу пойдут конкретные.
– Ну, спрашивай, – сказал лесник. – Делай свой ход.
– Где моя жена?! – проорал фермер.
– Она у меня, – ответил лесник. – Когда мы с тетей выходили на встречу с вашим формированием, она попросила меня не стрелять в ее сына.
– Мама меня любит, – кивнул Борис. – Насчет отца она вам ничего не говорила?
– Относительно него просьб не поступало, – процедила Изольда Матвеевна. – Крепись, фермер! Тебя, если что, мы не пожалеем.
– Хоть о сыне подумала, – пробурчал фермер.
– Она же есть мать, – сказал Рашид. – Сына она ни в какую не забывать, а ты из ее голова вылетел. Из-за вон тот мужчина. Здравствуйте вам.
– Здорово, – промолвил лесник. – Второй тоже может поздороваться. Хорошие манеры я ему зачту.
– И из ружья не станешь, нет? – спросил Махмуд. – Пулями нет?
– Ты поздоровайся, – усмехнулся лесник.
– Здравствуйте, здравствуйте! – воскликнул Махмуд. – Очень приятно с вами тут. Стоим, как люди не чужие, беседу ведем интересный. Отлично!
– Да? – процедил фермер. – Мы пришли сюда на бойню, а ты всему рад? Или это она тебя заставляет?