– Для меня во всем этом нет никакого смысла, – отрезал он.
– Я знаю, что нет. Во всяком случае, пока нет. Но хотя бы поразмысли вот о чем: если все, что ты видишь перед собой, одна лишь боль, может, она просто заслоняет меня?
Мак ничего не ответил, и она снова принялась месить тесто, словно предоставив ему необходимое для раздумий пространство. Она, кажется, готовила разом несколько блюд, добавляя различные ингредиенты. Мурлыча какую‑то, вероятно привязавшуюся, мелодию, она завершила последние приготовления и собралась посадить в духовку пирог.
– Не забывай, история не закончилась на его ощущении покинутости. Он сумел отыскать путь, который привел его в мои объятия. О, что это был за миг!
Мак, несколько ошарашенный, привалился к кухонному столу. Его чувства и мысли представляли собой сплошной сумбур. Часть его существа желала поверить в то, что говорит Папа. Но другая часть довольно громко протестовала: «Это никак не может быть правдой!»
Папа взяла в руки кухонный таймер, чуть повернула ручку и поставила на стол перед ними.
– Я не то, что ты думаешь, Макензи.
Мак взглянул на нее, посмотрел на таймер и улыбнулся.
– Я чувствую себя совершенно потерянным.
– Что ж, давай попробуем отыскать тебя в этой неразберихе.
Словно подчиняясь какому‑то знаку, на подоконник кухонного окна опустилась голубая сойка и принялась вышагивать взад‑вперед. Папа протянула руку к жестяной коробке и, открыв окно, предложила мистеру Сойке попробовать зерен, которые держала на кухне явно для этой цели. Как будто преисполненная смирения и благодарности, птица, нисколько не колеблясь, подошла прямо к ее ладони и принялась клевать.
– Взглянуть, к примеру, на нашего маленького приятеля, – начала она. – Большинство птиц были созданы, чтобы летать. Оказаться взаперти для них означает ограничение способности к полету, а вовсе не иной способ существования. – Она помолчала, давая Маку возможность поразмыслить над ее словами, – Ты, со своей стороны, был создан быть любимым. Поэтому для тебя жить так, словно ты нелюбим, есть ограничение твоей способности, а не способ существования.
Мак кивнул, не в знак согласия, а просто чтобы показать: но крайней мере это он понял и следит за ходом мысли. Это утверждение показалось достаточно простым.
– Человек, живущий нелюбимым – все равно что птица, лишенная способности летать. Вовсе не то, что я хотела для тебя.
В этом и была неувязка. Он в данный момент не ощущал себя любимым.
– Мак, боль подрезает нам крылья и лишает способности летать. – Она выждала секунду, чтобы слова достигли цели. – И если она остается надолго, то ты можешь забыть, что был создан прежде всего для полета.
Мак молчал. Странно, но молчание нисколько его не тяготило. Он посмотрел на птицу. Птица в ответ посмотрела на него. Он задумался, может ли она улыбаться. Во всяком случае, вид у мистера Сойки был такой, словно он улыбается, причем даже сочувственно.
– Я не то, что ты, Мак.
Это не было хвастовством, это была констатация факта. Однако для Мака эти слова были словно ушат холодной воды.
– Я Бог. Я тот, кто я есть. И в отличие от твоих мои крылья нельзя подрезать.
– Что ж, тебе хорошо, но мне‑то как быть? – спросил Мак более раздраженным тоном, чем собирался.
Папа принялась гладить птицу, поднеся к самому лицу, и сказала, прикасаясь носом к птичьему клюву:
– В самый эпицентр моей любви!
– Мне кажется, птица понимает это лучше меня, – вот и все, что сумел придумать в ответ Мак.
– Я знаю, милый. Вот потому‑то ты здесь. Почему, как ты думаешь, я сказала: «Я не то, что ты»?
– Понятия не имею.