– Не падайте, – сказал он.
– Стойте тихо, – сказала сестра.
Я завалился назад. Как резиновый. Когда я ударился об пол, то ничего не почувствовал. Я ощущал только легкость. Возможно, я и был нетяжелым.
– Ох, черт побери! – сказал техник.
Сестра помогла мне подняться и прислонила к машине, острие по-прежнему упиралось мне в живот.
– Я не могу стоять, – сказал я. – Я, наверное, умираю. Я не могу встать. Мне очень жаль, но встать я не могу.
– Стойте тихо, – сказал техник, – просто стойте и всё.
– Стойте спокойно, – сказала сестра.
Я почувствовал, как падаю. И завалился назад.
– Простите, – сказал я.
– Черт бы вас побрал! – завопил техник. – Я из-за вас две пленки запорол! А эти проклятые пленки денег стоят!
– Простите, – сказал я.
– Заберите его отсюда, – сказал техник.
Сестра помогла мне подняться и снова уложила на каталку. Мыча что-то себе под нос, она вкатила меня в лифт, по-прежнему мыча.
Из этого подвала меня действительно забрали и положили в большую палату, очень большую. В ней умирало человек, наверное, 40. Провода к кнопкам были обрезаны, и громадные деревянные двери, толстые деревянные двери, покрытые с обеих сторон листами жести, отделяли нас от медсестер и врачей. На моей кровати закрепили бортики и попросили меня пользоваться подкладным судном, но подкладное судно мне не нравилось, особенно мне не нравилось блевать в него кровью, а еще меньше – срать туда. Если кто-нибудь когда-нибудь изобретет удобное и практичное подкладное судно, врачи и медсестры будут ненавидеть его до скончания веков и еще дольше.
Желание посрать у меня не убывало, но получалось не очень. Конечно, давали мне одно молоко, желудок был весь разодран, поэтому отправлять слишком много в жопу у него получалось не очень хорошо. Одна медсестра предложила мне жесткий ростбиф с полупроваренной морковкой и полумятой кортошкой. Я отказался. Я знал, что им просто нужна еще одна свободная кровать. Как бы то ни было, желание посрать не проходило. Странно. Это была уже вторая или третья моя ночь здесь. Я был очень слаб. Мне удалось отстегнуть один бортик и выбраться из кровати. Добрался до сральника и сел там. Я тужился и сидел там, и снова тужился. Потом встал.
Ничего. Только небольшой водоворотик крови. Потом у меня в голове закружилась карусель, одной рукой я оперся на стену и стравил полный рот крови. Смыл за собой и вышел. На полдороге к кровати рот мой снова наполнился кровью. Я упал.
Уже на полу я еще раз сблевал кровью. Даже не знал, что у людей внутри столько крови. Я выпустил еще глоток.
– Сукин ты сын, – заверещал мне со своей кровати какой-то старик, заткнись, дай нам поспать хоть немного.
– Прости, товарищ, – смог сказать я и потерял сознание.
Медсестра рассердилась.
– Ты, сволочь, – сказала она. – Я же сказала тебе не опускать бортики.
Жмурики ебаные, не смена от вас, а одно мучение!
– А у тебя пизда воняет, – сообщил я ей. – И место тебе в тихуанском борделе.
Она подняла мою голову за волосы и вмазала мне по левой щеке, а потом, тыльной стороной – по правой.
– Возьми свои слова обратно! – сказала она. – Возьми свои слова обратно!
– Флоренс Найтингейл, – сказал я. – Я тебя люблю.
Она положила мою голову на место и вышла из палаты. В этой даме чувствовались подлинный дух и пламя; мне это понравилось. Я перекатился в лужу собственной крови, замочив пижаму. Пусть знает.
Флоренс Найтингейл вернулась с другой садисткой, они посадили меня на стул и отволокли на нем через всю палату до кровати.
– Слишком много шума, будьте вы прокляты! – сказал старик.