– Еще бы хорошо заговоры против змеиных укусов почитать… – вопросительно взглянула на отца.
– Ты же сама сказала, – видно, что с трудом сохраняя спокойствие, ответил отец, – что в такую погоду даже змей нет!
– Нет? Ну и ладно, – махнула рукой. – Гады! – поцеловала фотографию святого пионера Иллариона и посмотрела на нас. – Купоросники! Падлы канифольные!
– Я же не просто так вас ругаю, гады, – объяснила мать, – просто проверенный способ такой, чтобы от нечистой силы защитить, падлы. Понятно?
– Понятно, – закивал Пашка и сказал отцу. – Ты – падла.
Отец мощной оплеухой сшиб его с ног:
– Сам падла, заскребыш!
– Вить, он защитить тебя хотел, – захихикала мать.
– За грибами, падлы! – прорычал отец.
Суббота – день
Родители прогулочным шагом пошли по проселку от нашего дома к асфальту в сторону вымирающей соседней деревеньки Бочаг, гнездившейся в славном в военное время партизанами лесном массиве. Пашка семенящей походкой бежал следом, держа в руках закрытый зонтик, украденный у сестры приятеля. Я крался по саду следом. Дождь усилился. На перекрестке с соседней улицей они повстречали идущего навстречу молодого водителя разбитого ГАЗ-5117, Димку Сазонова по кличке Сазан, бывшего футболиста московского «Спартака», направленного новым генсеком на принудительные работы в наш совхоз.
– Здорово, Владимирович. Здравствуйте, Егоровна. Привет, Паша.
– А мы к грибоеду идем! – в лоб ошарашил Сазана Пашка.
Он постоянно путал слова.
– Здравствуйте, Дима, – неестественно засмеялась мать. – Павел шутит так. Вот, гуляем…
– Ну, гуляйте, – запахнулся в плащ-палатку водитель и неуверенно прошел мимо.
– Футболист городской, – прошипела ему вслед мать, – мало вас, трутней-космополитов, работать заставили, надо было на урановые рудники послать. А то нападают на советских китайцев!
– Кать, этот не нападал – он из московского «Спартака», а те хулиганы вовсе были из ленинградского «Зенита».
– Я для меня все эти обезьяны на одно лицо.
– Это раньше был борзой18, футболист, а нынче почетная профессия – совхозный шофер.
– Труда боится лоботряс! А борщ хлебать всегда горазд! Среди рабочих лоботряса нельзя терпеть ни дня, ни часа! У нас даже цыган по указу от четвертого мая шестьдесят первого заставили работать! Чего ты его скотником не сделал? – не унималась мать.
– У меня шоферов не хватает, а скотником он бы только скот портил.
– Труд в СССР является обязанностью и делом чести каждого способного к труду гражданина по принципу: кто не работает, тот не ест. В СССР осуществляется святой принцип социализма: от каждого по его способности, каждому – по его труду. – Отчеканила мать.
– Пущай уж пошоферит, – примирительно сказал отец, – узнает, как в нашей деревне кобыл объезжают, а там уж в конце исправительного срока разберемся. Все равно без моего заключения ему отсюда хода не будет. Сейчас не до него. Посмотрим, что ему совесть подскажет.
– У таких совесть исчезает сразу, даже не ждет, как тени, полдня.
– Есть такое. Паша, ты что, совсем дебил? – переключился отец. – Ты как в разведку пойдешь? Первому встречному шпиону все выложил! – начал бушевать отец. – Говорил же, никогда не спеши поперед Кирпоноса19! И что это у тебя в руках?
– Зонтик, – пискнул брат.
– Вижу, что не топор. Откуда он у тебя?
– Нашел…
– Смотри мне! – он погрозил Пашке узловатым пальцем и, вырвав зонт, попытался его открыть. – Точно спер где-то?
– Нашел… – начал юлить Пашка, укравший зонтик у старшей сестры своего приятеля.
– Короче, не трепись, чтобы никто ни о чем не догадался.
– И чтобы нас не сглазили, – добавила мать и перекрестилась.
– Пусть так, – кивнул отец.
– Или у людей сложится о нас худое понятие.
– Оно реноме называется, – щегольнул полученными в Москве знаниями отец.
– А ты, Павел, должен молчать как святой пионер Илларион на допросе! – мать строго погрозила Пашке пальцем мать. – Не было бы тут лишних глаз, – скривила губы, – так я бы тебе, Павел, дала бы по всей морде.
– Кать, не на улице же, – предостерег ее отец. – Кругом полно лишних глаз. А так да, согласен, лицо младшого напрашивается на немедленное вмешательство.
– Святой Макаренко и вся пионерская рать! Все бы зубы тебе высадила, Павлик! Я бы тебя разделала, как ежебок черепаху!
Я поежился: мать была сурова. В прошлом году, переодевшись Дедом Морозом, она ограбила детский сад в райцентре, сперев в мешке все подарки, предназначенные для детей. Об этом случае до сих пор по всей области говорили. Так что высадить Пашке зубы было для нее плевым делом.
Тут с боковой улицы, бормоча «Мене, мене, текел, упарсин»20, вывернулась бабка Явниха, одетая в широкие красные штаны, заправленные в громадные кирзовые сапоги как бы даже не 47-го размера, фуфайку, подпоясанную армейским ремнем и охватывающий голову красный платок. Деревенские меж собой звали ее Лариса Гитлеровна. Судачили, что она дочь сосланного на Колыму кулака, в Великую отечественную войну была повитухой, а когда при Брежневе21 рожениц стали возить в роддом в райцентре, она, лишившись почестей и подношений, стала от бессильной злобы ловить и душить на кладбище деревенских кошек.
– Здравствуйте, Виктор Владимирович, здравствуйте, Катерина Егоровна, – блеснула она железными зубами.
– Здравствуйте.
– Мы не к грибнику, и не в разведку! – попытался обмануть бабку Пашка. – Просто гуляем…
– Устами младенца глаголит сама истина, – нахмурилась старуха, – но с вашим дурачком кривда тешится. Странный он у вас, – перекрестилась Явниха и, косясь на почти не скрываемую промокшей газетой кочергу в руках матери, на всякий случай обошла их стороной. – Сущий клоп, крапивное вымя, хотя и стоеросовый лоб, чистый Люципер. Клоп, клоп, мизантроп, куды гроб, туды и клоп. Куды клоп, туды и еретик, ерестун тебя дери. На рога тебя Агафье Коровнице22!
– В школе им сейчас задают много, вот ребенок и заговаривается, – объяснила старушке мать.
– Сейчас в школе так: до обеда плачут, после обеда скачут, ровно какие-нибудь американские хиппи, чтоб их разорвало. Учение это бесовское, это все от лукавого. Но это еще не беда: был бы хлеб да лебеда. Убереги Параскева Пятница23, – перекрестилась Явниха, – уколи веретеном клопа мелкого, клопа верткого. Попался бы ты мне во время оно, коловертыш, кат24, я бы тебя спицей-то и выковырнула из мамкиной ступы… – И шустро посеменила прочь.
– Из твоих уст тебе на голову! – мать плюнула ей вслед. – Чтоб у тебя зоб вырос, сухотка тебя забери! Саму тебя пускай поразит моровая язва капитализма! Ну и нечисть белогвардейская! Ведьма окаянная, чародеица! Иродова дочь! Чертознайка!
– Не зря о ней плохие пересуды идут, – кивнул отец. – Социально ущербная и явный деклассированный элемент.
– Может порчу навести, знамое дело, след вынуть или другие мерзости, особенно детям и беременным женщинам. Или икоту напустит, тоже не велико счастье. Или вообще на свинцовых табличках проклятия страшные пишут, их греки дефиксионами кликали. Или сгнивший шалфей в колодец бросит, что вызывает бурю силы просто невиданной.
– Опытные люди всегда имеют понятие об этом, – солидно кивнул отец, – а пустобрехов и финтифеев чураются. Через таких Дьявол, с партийного попущения, и совершает чудодейства. Ведьмы завсегда свою долю в этом имеют.
– Да пребудет с нами небесная облепиха, – осенила себя крестным знамением мать, – неопалимая революция и святой социализм! Не зря говорится, что у которого человека рот полуоткрыт, тот клеветлив. А она воно как зубами сверкает, что твой волк в «Ну, погоди!». Чтоб у тебя дойница пересохла! Соль тебе в очи, кочерга в зубы, горшок между щек, кила25 в горло, – процедила сквозь зубы мать и поплевала Явнихе вслед, – головня в рот!
– Лучше в задницу, – хохотнул отец.
Пашка мелко захихикал.
– Дебил, ты лучше вообще молчи! Или ты не мой сын, или у тебя мозги твоей мамаши! – отец стукнул зонтиком малолетнего путаника по голове. Зонтик от удара раскрылся. – А ты чего там сидишь, придурь малолетняя? – шепотом сказал мне. – Беги вперед скорее, пока нет никого вокруг.