– Юрий осенний, – подсказал отец.
– Витя, ну тебя! – замахала руками мать. – Не сбивай с панталыку! Юрий осенний10, устоявший перед пытками царища Демьянища и люту огненну змею конем с серебряными подковами поправший, двадцать шестого ноября, когда уже никаких грибов, кроме мороженных опят не бывает! Алексей Голосей? Он в марте… Сергий-капустник? Он в октябре… Касьян-грозный? Он то ли в феврале, то ли в марте… Ксения-полузимница и Спиридон-солнцеворот по зиме… Васильев день? Он весной… Петра и Павла? Так то в середине июля…
– Пожрать есть чего? – не выдержал отец.
– Ботвинник будешь?
– Он мне в тюрьме надоел!
– Не хорохорься как дурак!
– Сама ты дура! Яичницы лучше пожарь, и побыстрее. Похарчусь сейчас и по грибы пойдем.
– Ты что, грязной метлой по голове шваркнутый? Окончательно сбрендил? Там же дождь!
– Какой же это дождь? Так, мелкая морось, мелкий ситник. Вон, на барометр глянь, ясно кажет.
Барометр, украденный отцом, всегда любившим и умевшим наложить на понравившуюся вещь руки, по случаю в Москве, висел над входной дверью. Отец вообще тащил все, что плохо лежало. «Как уж все в дом тащит» – одобрительно говорила про него мать. «Сначала надо умыкнуть, а потом уже думать, что с этим делать!» – отвечал отец.
Мать уставилась на барометр, но, не признавшись, что не понимает показаний стрелки, с сомнением протянула:
– Да, вроде как оно того… Но ты как обычно, в самые недосуги припираешься со своими идеями.
– В морось даже лучше собирать грибы. Никто не будет по лесу чкаться, – утешил отец. – И правда, какой дурак будет по лесу в такую морось спотыкаться? Никто же не будет? Вот и я так рассудил.
– Вить, вымокнем же.
– Люди мешками грибы таскают, – повторил он. – Это совершенно недопустимо! Нужно немедленно идти в лес!
– Огурцов соленых надо взять, – стала собираться смирившаяся мать.
– Зачем? – не понял отец, жадно поедая глазунью из пяти яиц.
– А вдруг леший встретится? А так Сидор-огуречник поможет.
– Не, ну тогда оно да, – поперхнулся отец. – Вдруг и правда, леший… А вы чего сидите, не собираетесь? – начал он воспитывать нас. – Взяли моду, расслабляться. Думаете, что батька вам грибы таскать будет? Мигом вскочили и скачками понеслись!
– Вить, может, не будем их брать? А то змея какая укусит, а нам потом хоронить…
– Кать, не каркай! Какие змеи в дождь? – отец с досады плюнул в опустевшую сковородку.
– Не плюй в колодец – пригодится напиться. В такую погоду небось даже змеи и медяницы с веретеницами коров не сосут. А от змей, – она повернулась к нам, – входя в лес надо сказать, что Благовещение было в такой-то день недели.
– Лучше про первое мая скажите, – захихикал отец, – или двадцать второе апреля.
– Вить, не трепи как ботоло! Треплешься, как перебежчик Микоян, Родину на сосиски в булках променявший!
– А папка говорил, что Микоян не предатель, а разведчик, – влез Пашка, – в США внедрившийся.
– То, что он организовал Христианскую Коммунистическую партию (ХКП), – нахмурившись, начала объяснять мать, – еще не повод считать его разведчиком. Как по мне, так никакие сосиски в булках с делом святой Партии не сравнятся. Строительство святого коммунизма требует гастрономических жертв, а не ублажения Мамоны прожорливого! А партия его только денежки сосет советские, а ЦРУ и пентагоновскую военщину до сих пор не свергли, революцию не сделали, негров от угнетения не освободили.
– Хватит уже! – вскипел отец. – Виталий, ты понесешь мешки и ведра. Ведра хорошо спрячь в мешок, чтобы никто не понял что это такое. Паш, ты с нами пойдешь, напяливай форму школьную, – продолжал он раздавать указания. – Кать, одевайся!
– Мы пойдем за грибами! – начал скакать по прихожей обрадованный Пашка, мой младший брат.
Он всегда был слегка с придурью, весь в родителей.
– Баран, не так громко, – проходя мимо, отец отвесил ему подзатыльник. – Не умеешь ты язык за зубами держать! Плохой из тебя разведчик.
– Посерить сходите на всякий случай, – посоветовала нам мать. – А то вдруг в лесу захочется.
– А в городе для этого есть белые унитазы, – важно сказал отец, – но не у всех. У некоторых желтые.
– А в лесу почему нельзя? – не понял Пашка. – Можно же газету в лес с собой взять…
– В каком лесу? В лесу! Там леший порчу на тебя наведет по говну!
– Леший? – переспросил Пашка.
– Леший он завсегда главнее медведя, – мелко закивала мать, – вроде как ваш батя завсегда главнее агронома. А жена у него, лешачиха, волосаткой зовется.
– А на кого он похож? – не унимался брат.
– Кать, объясни по быстрому, – снизошел отец. – Он у нас, почитай, заскребыш, ему простительно.
– Да вон на батю вашего и похож, только страшнее чутка: весь волосатый, уши большие, рога бывают, и в целом неприятный так внешне.
– Не Ален Делон, – подмигнул отец нам. – Я красивше.
– С полстолба ростом, – продолжала стращать мать, – борода у него зеленая, шляпа такая большая, широкая, – развела руки, – белая, пояс красный. Правый глаз у него как стеклянный: неподвижный и больше левого. Еще у него кровь синяя, но вы ему кровь вряд ли сумеете пустить.
– Наши башибузуки и хунвейбины в одном лице – смогут, – глумливо улыбнулся отец, – они не только лешему, они бы и самому святому Ленину кровь пустили прямо в Мавзолее.
– Вить, не богохульствуй! – оборвала его мать. – На святого Ленина даже у них бы рука не поднялась. Короче, с кровью понятно, так что смотрите на обувь. На правой ноге у него левый сапог, на левой – правый. Сапоги непременно с подковами.
– А как его узнать, если подков не будет видно?
– Что тут узнавать? Кривляется, словно развинченный. Он, как тебя увидит, а особенно, такого как тебя, дурака, обмишулит, так начнет кричать, хохотать, стукотать, ухать и хлопать в ладоши. А ты будешь стоять и обтекать, как обосранный курями олух.
– И что тут страшного? – не понял Пашка. – В цирке клоуны тоже хохочут и хлопают в ладоши. Да я и сам могу хохотать.
– А то, что от этого всего ветер поднимается страшный, буря, гром и молния, марево, деревья ломаются. Смерч, вихрь, чертова свадьба. Ну, или просто заблудишься, заведет тебя в болото топкое или чащобу непролазную, да там и оставит. И так заведет, что ты будешь лес лучше своего двора знать, а все равно, в пять минут заведет, закружит в трех соснах, днями там блудить заставит. Без следа сгинешь. Ищи-свищи тебя потом, никакая милиция и никакой всесоюзный розыск не помогут. Он же так заморочить может, так над тобой поглумиться или даже надругаться, что мало вовсе не покажется! А то и просто сожрет тебя, да и не поморщится.
– Так он людоед? – поразился Пашка.
– Встречаются среди них и людоеды и сыроеды, – кивнула мать. – Он может и просто из озорства непотребность учинить над вами, а уж если рассердите или прогневаете, то тут уж точно, только держись. Запомните: леший могущественен, как член святого Политбюро, и в лесу вездесущ, как Фигаро11. И еще, так по мелочи: он волков пасет – сам понимаешь, – она многозначительно замолчала.
– Так как от него защититься? – слегка поутих брат.
– Огурцом соленым можно швырнуться, уж больно он соль не любит. Кочерга еще помогает, но вам, безруким, кочергу доверить страшно: или поломаете или потеряете. Так что в лесу, как, не дай Бог, лешего увидишь, так надо всю одежду налево выворачивать или шапку наизнанку. Так вы в глазах лешего за своих сойдете, и он вас с миром отпустит.
– И сапоги местами поменять?
– Ты, дурачок, – мать с сожалением посмотрела на Пашку, – можешь и сапоги поменять, но если обувь испохабишь, то я тебя сама растерзаю, без всякого лешего. Можно еще кричать «овечья морда, овечья шерсть», но это слабо помогает, да и лешие иногда глухие попадаются. Учти, леший еще и голос у тебя украсть может.
– Ему бы полезно, – сказал отец.
– Вить, не каркай! Леший, он из проклятых людей. Так что будете бесчинствовать, и сами лешими станете. Он может во что угодно обернуться, хоть в лося, хоть в лесного порося. Он вообще может в гриб превратиться, так что незнакомые грибы не берите.