Среди них были и белые, и черные, и мексиканцы, и желтоглазые, и беззубые, и покалеченные, и облепленные грязью, и облысевшие от пьянства, и обезумевшие от женщин. В шляпах, с тяжелыми пыльными усами и выгоревшими бровями. Их голоса звучали отдаленно и неясно, словно этими пустыми телами овладел сонм кладбищенских привидений; и все эти звуки происходят от них, давным-давно усопших духов. Речь и гомон мертвецов, что воскресли и продолжают блудить и смеяться за пределами своих остылых одиноких гробниц.
Появление четверки поначалу не привлекло особого внимания, и каждый из вошедших нашел себе место среди прочих призраков. Длиннолицый усадил Холидея за стол и благосклонно поставил ему кружку воды, после чего перекрестился перед статуей святого спасителя.
Холидей мельком глянул на длиннолицего исподлобья, протянул онемелые руки и испил из кружки.
Горбоносый, взяв окурок двумя пальцами, запалил от него фитиль свечи, небрежным жестом смахнул пыль со стола и, вытащив из-под рубахи пистолет, положил его на видное место.
Кареглазый сидел, просунув ладони между колен и глазея по сторонам. Он заметил недоброе. Там, в углу, где собрались несколько лупоглазых изрекающихся на странном диалекте язычников, уже что-то назревало.
Длиннолицый прошел к стойке, снял шляпу и попросил себе пива.
– Я в молодости на дымовой сушильне работал, – сказал он. – Это такие металлические камеры с днищами, похожие на цистерны, где высушивается солод. Под ними нагревательные печки, затопленные антрацитом, а вверху вытяжная труба. Дым вместе с воздухом протягивается сквозь солодовый компресс, который ежечасно перелопачивают…
Насупленный гигант в широкополой шляпе невнятно бормотал бессмыслицу себе под нос, поглядывая на длиннолицего.
– Боже мой, – устало пробормотал гигант. – Боже.
Длиннолицый придвинул к себе поставленную кружку, косясь на потеющего здоровяка. Отхлебнул. Гигант посмотрел на него.
– Боже, как я ненавижу здесь все!
Длиннолицый согласился с ним.
– Не ты один, приятель!
– Я ненавижу каждую пядь этого проклятого места, оно сам Содом! Будь оно сожжено дотла гневом божиим, будь оно…
И, продолжая бормотать, он утирал лицо и нос.
– У тебя, приятель, случилось что? – спросил с дружелюбной хрипотцой длиннолицый.
– Глаза бы мои сгнили в глазницах, лишь бы не видеть это застойное гнилое болото, будьте вы все прокляты. Это Содом. Это Содом и Гоморра! Вы все богохульники, прокляни вас господь, вы стая высокомерных псов, я ненавижу вас!
Сумасшедший, он опять глянул на длиннолицего, барабаня пальцами и тяжело дыша.
– И ты, – сказал он, – я тебе череп расколю. Морда ты разбойничья. Так расколю, что до самого океана дотечет. Вы не заслуживаете милости господней, будьте вы все прокляты!
Длиннолицый пожал плечами и поднял кружку:
– До дна за то, чтобы это место еще до зари покатилось в Ад вместе с безбожниками!
И, возвестив громким голосом, принялся пить. Гигант скривил физиономию, отвернулся от длиннолицего и принялся разглядывать посетителей, словно пригоршню монет у себя на ладони. Язычники, черные, как оникс; белые, что уже налакались до звериного безрассудства; несколько мексиканцев, стоящих у окна с надменным выражением на лицах, которые впитали цвет чужой земли.
Посмотрел гигант и на горбоносого, смахивающего пепел со столешницы; и на кареглазого, нервно покачивающегося на табурете в углу, как умалишенный; бросил он короткий взгляд и на Холидея, и, тяжело дыша, возобновил бормотание.
– Так вот, на чем я остановился? – спросил длиннолицый. – Ах да, перелопачиваешь солод…
Но вдруг гигант переменился в настроении, и длиннолицый заметил это.
– Сукин сын!
Наемник проследил направление его взгляда.
– Этот сукин сын, – рявкнул гигант, – этот подонок!
Он поднялся и огромный, как шкаф, зашагал к Холидею, топая и не обращая внимания на окружающих, кого расталкивал.
– Это ты, это ты!
Горбоносый подгреб под себя ноги, потушил окурок в миске с догорающей свечкой и положил ладонь на пистолет. Гигант это заметил и остановился. Вместе с тем почему-то оживились язычники, обвешанные костяными амулетами. При оживлении язычников, будто только того и ждали, сразу протрезвели несколько заулыбавшихся и подталкивающих друг друга белых, стреляя белесыми глазенками из-под полей шляп.
Вслед за ними напряглись и мексиканцы, до того стоявшие у окна как посторонние, отрешенные от всего храмовые статуи или стражи в душных склепах, блестя налитыми кровью глазами. Холидей посмотрел на гиганта, щурясь и заслоняясь связанными руками.
– Это он, это он!
– Кто?
Гигант трахнул кулачищем по столу. Одна из ножек переломилась, и в последний момент полупьяный белый успел подхватить кружку, расплескав ее содержимое.
– Это ты, ублюдок!
Гигант плюнул Холидею в лицо. Холидей подскочил с места.
– С ума сошел, я тебе пасть порву!
Он попытался протаранить противника головой, но тот сцапал его за волосы одной рукой, пальцами другой впился в шею и стал душить.
– Давно я тебя ищу!
– Пусти его, а то пристрелю! – сказал горбоносый, обращая внимание гиганта на свою руку, лежавшую на оружии.
– Попробуй!
Гигант отпихнул Холидея, тот наскочил на стену и с грохотом рухнул на покрытый пылью пол. Гигант вытащил револьвер из кобуры на ремне. Горбоносый схватил свой пистолет. Язычники поднялись, как по команде, и вот уже хозяин бара вырос из-под стойки, волоча длинное двуствольное ружье. Большим пальцем взвел непослушные курки и прицелился в широкую спину гиганта.
Тот услышал щелчок. Остальные постояльцы сидели, противно корча рожи и улюлюкая.
Курильщик с причесанными усами и выкачанными глазами сдвинул шляпу на затылок и опустил левую руку под стол.
– Отомщу, – ревел гигант, – отомщу!
– Отмщение – это благо, – ответил Холидей, сидя в пыли и заслоняя руками лицо от ожидаемых выстрелов. – Я сам человек ой какой мстительный. Ну, стреляй!
– Я не ты, сперва молитву читай!
– Какую-такую молитву?
– А ну всем успокоиться! – рявкнул хозяин. – Не позволю брату на брата!
– Какой он мне брат. Это вор и убийца! А я родом из этих краев, как и ты!
– Да пусть мы с тобой хоть единоутробные близнецы, мать наша пресвятая дева, а отец дух святой, тебе убийство с рук не сойдет! Не под моей крышей. Выводи его наружу, и там стреляйтесь!
– Сучий сын наговаривает! – крикнул Холидей, продолжая заслоняться. – Они все тут убийцы, эти трое! Плачу золотом тому счастливчику, кто меня отсюда вытащит!
– Живьем ты не уйдешь отсюда, крестом клянусь!
Горбоносый поднял руку.
– Этот мужчина, Оуэн Холидей, осужденный преступник. И я здесь, чтобы сопроводить его к месту казни. Туда, где над ним суд совершится по закону, справедливый и обдуманный…
– Он не доживет до суда! – пообещал гигант. – Тут высший суд вершится, суд Господень! По закону божьему, а ваши законы и суды здесь никто не признает. Это неизвестная земля.
Кареглазый, слушая их споры, медленно поднялся с табурета и отступил в тень, то глядя на горбоносого, то на длиннолицего, то на Холидея, ожидая, что они предпримут, чтобы последовать их примеру.
– Ну давайте перестреляем друг друга, – сказал горбоносый. – Кого это удовлетворит? Разве смертоубийство угодно богу?
– Клянусь, – потея и скрежеща зубами, сказал гигант, – этот красношеий ублюдок отнял у меня имя, землю, золото, седло!
– Не слушайте, он только ищет, на ком злобу сорвать! Кто-то его облапошил…
– У меня все было, все! А теперь на чужой земле спину гнуть за вшивую похлебку!
– С такой участью ты родился, – сказал Холидей.
– Тогда ты родился, чтобы сгинуть в этой дыре! Читай молитву!
– А чего мне? Так стреляй! Моя жизнь молитва.
– Хочу, чтоб ты прямиком на суд Божий попал. Читай молитву, говорю!
– Ты жадная свинья, – прорычал Холидей. – Никто тебе в карман не лез. Сам подписался! А теперь из-за гроша ломаного в петлю лезешь. Ну верши свой суд, только не промахнись!