– Ну… это навряд… Супруга моя – дама суровая, к ней ежели бы и сам Сварог с неприличностями сунулся, мог и костей не собрать, не в обиду Великим Предкам сказано, – с принужденным смешком ответил путеец. – Но хотите верьте, хотите нет, господа, а Гришку моего в Институт инженеров путей сообщения без экзаменов берут! Будет стараться, глядишь, кто из Кровных Сварожичей его и впрямь приметит, а там и карьера пойдет. А вы, Дмитрий, что намереваетесь делать в будущем?
– Право, не знаю, нужно ли мне беспокоиться о будущем, – лениво, как франты в салоне княгини-бабушки, протянул Митя. – Для начала мне хватит хорошего… университетского образования… и хорошего сюртука.
– Образование – это нужно, – невнятно пробормотал путеец. Кажется, он понял, что в Митиных словах есть какой-то подвох, но не мог сообразить какой.
Сынок его опять оказался понятливей – кончиками пальцев попытался натянуть короткие рукава на голые тощие запястья.
Отец смотрел на Митю мрачно, исподлобья.
«Я вам, батюшка, и без того не слишком нравлюсь. – Митя едва заметно повел плечом. – Какая разница, если стану нравиться еще меньше?»
Поезд начал замедлять ход. Только что храпевшие купчики, проснувшись как по команде, сонно затопотали к выходу.
Глава 6
Приключение на полустанке
Пожалуй, тоже выйду. Подышу. Прошу прощенья, господа, – хмыкнул Митя.
Сидеть под буравящим взглядом отца было неприятно – не подследственный же он! Не торопясь надел сюртук, на миг задержался, подхватил отцовскую трость – ночь все же, издевательски поклонился и пошел прочь из вагона.
Открытые вагонные «сени» напоминали дачную веранду – деревянная крыша, толстые резные балясины. Митя облокотился о перила, задумчиво глядя на поля, разворачивающиеся под насыпью, спящую хату, мелькнувшую в темноте белеными стенами. Небо над головой совсем не походило на питерское – оно казалось огромным, угольно-темным, близким и… мохнатым от усыпавших его крупных и выпуклых, как на офицерских мундирах, звезд. Не дожидаясь, пока поезд стальной змеей подтянется к станции, неугомонные купчики попрыгали с подножки и бойкой побежкой двинулись к аккуратному вокзальному зданию с башенками.
– Че-ла-эк… Шампанского! – немедленно донеслось из распахнутого окошка вокзального буфета.
Митя с отвращением передернул плечами. Перрон покрывал слой шелухи от семечек, без которых здешние обыватели, похоже, жизни не мыслили. Зато общественная ретирада[12], помеченная характерным кирпичным крестиком на фронтоне, была новенькой и на удивление чистенькой – никаких тебе ароматов. Митя поморщился все равно: сладкий воздух, нарядный вид вокзала – все оскорбляло его. Это место – пустыня, без настоящих людей и жизненного смысла, а любая капля красоты и добра не уменьшала, а лишь увеличивала Митины страдания.
Из вагона третьего класса опрометью выскочила расхристанная баба и ломанулась сквозь кусты прямиком к ретираде.
– Надо же, какой тут народишко цивилизованный.
Баба настороженно огляделась и… задрав юбку, уселась за кустами прямо у стены ретирады. В шаге от двери. Звучно зажурчала. Вскочила, одернула юбку, увидела над входом выложенный из кирпичей крестик, мгновение посомневалась… и на всякий случай размашисто перекрестилась на вокзальный нужник.
Митя сдавленно хрюкнул и, не выдержав, захохотал, уронив голову на руки.
– Что, сударь? Обсмеяли вовсе посторонних вам людей, о которых ничего не знаете, и веселитесь? – раздался звонкий от обиды голос. Слова сопровождались звяканьем.
Митя обернулся, в очередной раз окинув долгим взглядом реалиста… как его, Гришу? Вид Гриши нынче был особенно восхитителен: к слишком короткому для эдакой орясины мундирчику прибавился дорожный чайник в руках.
Видно, взгляд был выразительный: Гриша попытался спрятать чайник за спину, но спохватился и выставил его вперед, точно пистолет в поединке.
Митя задумчиво посмотрел на почти упершийся ему в грудь носик. Гриша отдернул руку с чайником и разозлился еще больше.
– Какая ж она посторонняя? Мы с этой бабой уж почти родня… хоть она об том и не знает, – протянул Митя, наблюдая, как щеки Гриши покрываются красными пятнами.
– Какая еще… баба? – зло процедил тот.
– Вон та, – любезно пояснил Митя, кивая на вылезающую из кустов бабу.
– Не вижу в ней ничего смешного! – отрезал Гриша, явно намереваясь развивать скандал дальше.
– А в ком видите? – заинтересовался Митя.
Его vis-a-vis[13] открыл рот, намереваясь разразиться гневной тирадой… и тут же его торопливо захлопнул – аж звук хлопка слышен был. Только лицо еще больше налилось краснотой да в глазах застыли злые слезы. Объявить смешным самого себя и переживать Митины комментарии ему определенно не хотелось. «Все же понятливый! – почти с умилением подумал Митя. – Оказывается, чтоб по-настоящему измываться над человеком, у того должно быть хоть немного ума. Дураки к тонкому яду издевок нечувствительны».
Выходит, оскорбления от свитских в Яхт-клубе – показатель его, Мити, недюжинного умища? Почему ж этого умища хватает лишь на провинциальных реалистов, а не на Кровных, а то и великих князей? И тут же фыркнул, поймав себя на подобных дурацких рассуждениях. Потому что великие князья – это… ну уж всяко не реалисты!
– Пойду кипятку для чаю наберу, – явно не зная, что еще сказать, мрачно пробурчал Гриша и шагнул к вагонной лесенке.
– Будка закрыта, – все еще погруженный в свои мысли, бросил Митя. – Ночь.
Гриша завис на лестнице, раскорячившись в неловкой позе и глядя на будку с надписью «Кубовая для кипятку». Будка и впрямь была закрыта.
– Что ж теперь делать? – Гриша зачем-то заглянул в чайник, точно рассчитывая обнаружить в нем желанный кипяток.
– Спросите кондуктора, он расстарается, – равнодушно обронил Митя, не отрывая глаз от ретирады. Наблюдая за бабой, он точно был уверен, что дверь ретирады закрыта. А сейчас она покачивалась туда-сюда… Точно изнутри ее придерживала робкая, неуверенная рука. И кажется, в проеме смутно виднелся женский силуэт.
– По нашим обстоятельствам это дорого. Экономить приходится на учебу мою, – буркнул Гриша, зло покосившись на отлично одетого ровесника. – Впрочем, навряд ли вы такое понимаете. – И с издевкой добавил: – Я насчет учебы.
Надо же, он пытается язвить.
– Я не то чтоб не понимал… – хмыкнул Митя. – Я просто совершенно не интересуюсь… обстоятельствами.
Что эта дама… девушка там делает? О, excuse-moi[14], понятно, зачем она там… Митя сам почувствовал, что краснеет. Нужный чулан в вагоне был именно что чуланом: Митя и сам там едва поворачивался, а уж женщины с их юбками наверняка даже втиснуться внутрь не могли. Все равно, разве приличная дама или девица позволит, чтоб ее увидели в подобном месте?
– Простите, сударь… – Девичий голосок был тих, и нежен, и смущен, и почти беззвучен. – Я… мне нужна помощь…
– Вы слышали? – Гриша повернулся, стукнув чайником по перилам вагона.
– Умоляю, помогите! – Женский силуэт в дверях ретирады нарисовался четко, девица шагнула вперед – и разом нахлынула волна отвратного запаха.
Митя брезгливо шевельнул ноздрями: «С чего я решил, что девица – приличная? В розовом-то платье, на вокзале… В очень недешевом платье… Утреннем платье… Ночью».
– Сударыня, вы меня зовете? – Гриша шагнул ступенькой ниже, близоруко вглядываясь в словно выплывающий из двери силуэт.
– Мне так неловко… На вас вся надежда! – снова прошелестел голосок.
– Сударь… – бросил Митя и замолк, продолжая вглядываться.
– Что? – Реалист на миг оторвал взгляд от манящей его руки в белой кружевной перчатке.
– На вашем месте я бы не ходил.
– Почему? – Гриша снова повернул голову туда, к девушке.
– Хотя бы потому… куда она вас зовет, – напомнил Митя.
– Ну сударь же! – нетерпеливо позвал капризный голосок.