Петр. Не чувствуется в твоих словах нищета духа, ой не чувствуется. Гордыня одна. Павлинья придурь.
Павел. Кивать на слова, Симон, последнее дело. С каждым днем на этой планете их становится все больше и больше, но кого это согревает?
Петр. Слова и не должны согревать. Они предназначены для другого – ими называют города, рассказывают истории, молятся, наконец.
Павел. В молитве слова не имеют значения. Там важно настроение, с которым она произносится.
Петр. Но говорится-то она словами.
Павел. Она не должна говорится! Слова это всего лишь скорлупа, где и созревает истинная молитва. Но Он не ест скорлупы! Ему нужно чувство, вырвавшееся из застенков словесных игр. Было нужно…
Петр. Ты за Него не говори. Он и сам за себя сказать в состоянии. И мне, и тебе – мне мягко и подбадривающе, тебе замахнувшись и нелицеприятно. Чтобы спесь сбить.
Павел. Здесь Он уже ничего не скажет – Он никогда не возвращается на планету, убившую Его сына. Так было на сотне планет и так будет до скончании века. Под колониальным гнетом физических законов Он давал им много шансов, однако они не воспользовались не одним из них. И жизнь покинула эти планеты. Покинет и Землю.
Петр. Но когда это произойдет, зависит только от нас.
Павел. Такова Его воля.
Петр. Ошибаешься.
Павел. Как это ошибаюсь?
Петр. Это была воля Его Сына. А Его мы даже в глаза не видели.
Павел. Правильно, все контакты поддерживались через Сына. Но воля была Его. Сын просто переводил ее на доступное нам наречие. По-моему, мы верно истолковали перевод.
Петр. По-моему, тоже. Полагаю, нам следует рассуждать именно под таким углом, поскольку заниженная самооценка бьет прямо в кость. Делает легкого на подъем легким на спуск. У тебя, кстати, ничего не болит? Ничего не раздирает?
Павел. С чего ты взял?
Петр. Бледный ты какой-то.
Павел. Как смерть?
Петр. Не знаю, мне еше не приходилось сталкивался с ней лицом к лицу. Он миловал.
Павел. Тебя-то Он миловал, а вот им этого уже не светит – ими теперь распоряжаемся мы: я и ты, великий человек и некто пожиже…
Петр. Мы распоряжаемся не каждым из них в отдельности, а планетой в целом. Это разные вещи. К тому же все наше распоряжение сводится к одному – выбрать точное время ликвидации.
Павел. Да, ликвидация, уничтожение, устроим им всем кровавую баню – безбожникам, патриотам, разбитым параличом папистам, говенным гуру, переодетым в бродячих артистов агентам ЦРУ, аристократам духа, фрейдистам… Тебя наши полномочия не устраивают?
Петр. Об этом, наверное, поздно рассуждать. Будучи нареченными свыше единственными в своем роде, мы приняли предложенные условия.
Павел. Ну, не отказываться же.
Петр. А ты бы посмел? Отважился возражать?
Павел. Я нет. Убедившись в реальности существования воды, я бы не посмел подвергать сомнению лед. И если жребий пал на нас, мы были не вправе переворачивать монету. Пусть лежит, как упала. В бытии пространства… нет, подожди – в пространстве бытия… что такое, опять не звучит… ну, давай же.. я сейчас сформулирую… секунду…
Петр. Махровый фатализм, Савл, отнюдь не входит в число добродетелей – осознанность выбора приветствуется гораздо больше. Данную первооснову предпочтительней понять самостоятельно.
Павел. Мой фатализм настолько осознан, что ему часовая стрелка позавидует. И минутная позавидует. Не успею насладиться видом гусеницы, как она уже превратилась в бабочку… Помахала чуток крылышками и сложила их у себя на груди. Тельце все такое же, а внутри что-то переменилось. Исчезло что-то…
Петр. Жизнь тем и прекрасна, что она исчезает. Только тогда она обретает хоть какой-нибудь смысл.
Павел. Еще один довод свершить намеченное. И унестись восвояси!
Петр. Этим ты перечеркиваешь все, чему нас учили. Ты ставишь на пьедестал свой личный интерес и…
Павел. И твой! И твой интерес!
Петр. И мой… Но при принятии решения наша с тобой выгода должна стоять в самом конце списка. Придержи отвисающую челюсть – я помню слова, которыми нас напутствовали. Более того, я не забыл, что нам обещали. И я ничуть не сомневаюсь – ты, Савл, это тоже помнишь. Скрывай, не скрывай.
Павел. А как же! Помню, как такое забудешь – Он обещал взять нас с собой, чтобы нести отцовское слово на планеты, где его еще не слышали. Он говорил, что когда мы присоединим Землю к числу неоправдавших ожидание, нас будут Там ждать. Неужели эти перспективы тебя не вдохновляют?
Петр. Меня не вдохновляют перспективы несчастного человечества. Если мы с тобой поступим так, как ты тут предлагаешь и на чем настаиваешь, они уже никогда не станут счастливыми.
Павел. Они заслужили свое несчастье! Посмотри на них, Симон, повнимательней – у них вся жизнь проходит ползком. А индивидуума, который стремится хотя бы немного их выпрямить и приподнять из грязи, они из своего общества выбрасывают. Потому что во время гениальных песен он им мешает зевать!
Петр. Все так. Но лишив их жизни, мы уподобимся им же самим: тем гнусным гнидам, что травят беззащитных одиночек – мы с тобой одиночки не беззащитные и по сравнению с нами все эти миллиарды защищены еще меньше, чем пытавшиеся встать против большинства. Я не сторонник такого подхода.
Павел. Ты?!… А я?! Знаешь меня?! Конечно, знаешь! Но кто я?! Это ты знаешь?! Я не сторонник терпеть твои колебания! Значит, так – я неоднократно заводил с тобой речь о закрытии этой планеты, но еще ни разу не ставил вопрос ребром. Сейчас ставлю. Не сходя с места, ты должен определиться, с кем ты. Со мной или с жалкими человечками, ставшими для тебя роднее твоего многолетнего компаньона. Определяйся, Симон, не раздражай меня молчанием.
Петр. На Земле живут не только люди… Чем перед нами провинились другие формы жизни? Задача рыб – метать икру, а не слушать Высшее слово. Нельзя же сказать микроорганизмам – любите друг друга. Если они перестанут между собой воевать, то безвозвратно и без нашего вмешательства сгинут.
Павел. Насчет других форм жизни нам не давали никаких указаний. В конце концов, за все ответственен человек. Он отвечать и будет.
Петр. Человеку глубоко наплевать на микроорганизмы.
Павел. И мне наплевать. Обрекать себя на вечное заточение в этой глуши из-за какой-нибудь паршивой амебы? Мы не для этого общались с Ним… Мне никто не докажет, что для этого! Пусть даже не стараются.
Петр. А Он не для этого общался с нами. Нет, не для этого – категорически для иного. Охлынь и учти – как бы ты, Савл, ни кряхтел, ни в чем не повинные животные на справедливости твоего решения огромное бельмо проявят. Орбита их предназначения лежит весьма вдалеке от твоего желания уничтожить их без последствий – нам за это спасибо не скажут.
Павел. Я давно не рассчитываю на спасибо. С меня вполне достаточно снова говорить с Ним. Положись на мои предчувствия, друг – нас, конкретно нас, Он не прогонит.
Петр. Ну, а если выгонит? Ногой под мягкие ткани. Ты подумал, что тогда с нами будет?
Павел. Не подумал. Как-то… что-то… А что с нами будет?
Петр. Вероятно, нас тогда вернут на Землю.
Павел. Но Земли-то уже не будет.
Петр. Я о том же.
Павел. Да не выгонит Он нас… С чего бы вдруг… мы к Нему, Он нас взашей… Это не в Его правилах – своих людей выгонять.
Петр. Мы уже две тысячи лет не люди… Впрочем, делай как знаешь.
Павел. Ты о чем?
Петр. Только не устраивай сцен с объятиями. Я согласен. Согласен уничтожить эту планету.
Павел. С чего это вдруг?
Петр. Моя душа потемки… Так что так, Савл – моментом пользуйся, а в нее не лезь. Она женщина вздорная, может и передумать.
Павел. Не будем терять времени. (подходит к вентилю и машет рукой) Иди сюда. (Петр подходит) Возьмись за него правой рукой.
Петр. (взявшись) Правой, потому что я главный?
Павел. Нет, потому что я левша. Шучу, так удобней. Как ты помнишь, мы должны сделать один полный оборот, разделив его на три примерно равных фазы и действуя строго одновременно. Крутить будем по моей команде.