Джокетто. Ну, не будет, так не будет.
Флориэна. А мне можно будет с вами потанцевать?
Джокетто. У нас многое можно. Кроме того, что запрещает Инспектор – вполне строгий, хмурый мужчина с мелкобуржуазной философией прямодушного государственника. Заметила?
Флориэна. Нет! Он добрый.
Джокетто. Добрый?! Нет, я не спорю – люди, вообще, добрые… А пришельцы еще добрее.
Флориэна. Возможно, и добрее. Не мне судить – я их никогда не встречала.
Джокетто. Встретишь… Это не проблема.
Флориэна. Когда?
Джокетто. Не на рассвете, не после плотного завтрака, не в светлое время – практически сейчас.
Флориэна. Значит, Кабалоне их не победит?
Вольтуччи. А ты, Флориэна, хорошо танцуешь?
Флориэна. Плохо.
Вольтуччи. Вот и хорошо, что плохо. Ведь мы тут танцоры хуже некуда. И если бы ты выделялась среди нас своим необыкновенным мастерством, это могло бы разрушить уже давно сложившуюся стройность наших нестройных рядов. А так все будет очень гармонично.
Паскуэлина. Ты меня в общий котел не бросай. Я танцую неплохо. Может быть, даже хорошо.
Луболо. Да ладно тебе дуру гнать. Танцует она хорошо… Что такое хорошо танцевать, я знаю.
Паскуэлина. И что ты еще знаешь?
Луболо. Я тебе поведаю…
Паскуэлина. О скопце Гаэтано и его нетребовательных женщинах? О Рождестве и пришедшейся на него середине запоя?
Луболо. О танцах.
Паскуэлина. Да что ты в них смыслишь?! Как ты вообще находишь в себе право об этом заикаться?!
Луболо. Я не спец и не претендую. Но я видел умеющих танцевать.
Паскуэлина. В твоей кутузке, на допросе с пристрастием?
Луболо. В театре.
Паскуэлина. В театре?! Ты никогда в жизни не был в театре.
Луболо. Был, милая, был. По работе, но был. И видел.
Паскуэлина. Кого ты там видел? Нарумяненных цыган, пьяных медведей?
Луболо. Кайова. Индейцев кайова.
Паскуэлина. Не по моей вине, но разговор уходит куда-то под откос. Индейцы – это уже чересчур… И что они там делали?
Луболо. Выступали. У них был юбилейный концерт, посвященный годовщине смерти некоего видного вождя. Я смотрел, они танцевали – Пляску Солнца в круглой роще, Пляску Солнца на Волчьей реке, Пляску Солнца в зарослях китайской вишни… И как!
Флориэна. Как? Вы меня заинтересовали, Инспектор. Скажите, пожалуйста, как? Не как заинтересовали, а как танцевали? Они – те, которых вы видели. Ну, индейцы.
Луболо. Я не сторонник громких фраз. Но это было… здорово.
Джокетто. Ты не подключился?
Луболо. Я же сказал, что по работе там был. А на работе я работаю, а не танцую.
Флориэна. Вы, Инспектор, не смогли бы жить без нее, без работы… А я бы не смогла жить без звезд. И без цветов тоже бы не смогла.
Луболо. Смогла бы – и без звезд, и без цветов бы смогла. Не так комфортно, но смогла – человек все может. Раз плюнуть.
Джокетто. Откуда такая вера в человека?
Луболо. Из личного опыта. Из прожитого лично и необыкновенно достойно. Но тех, кого можно назвать человеком, крайне мало. В основном преобладают люди.
Вольтуччи. И в чем же, позвольте спросить, их отличия?
Луболо. Не в размерах – тела в общем и отдельных его частей. В чем-то другом.
Вольтуччи. В чем? Если вы знаете, скажите – если нет, то я не понимаю зачем вы завели весь этот…
Луболо. Я бы сказал, во взгляде.
Вольтуччи. Во взгляде на что? На невозможность восстановления былой тишины, на меры по подавлению в себе зарвавшегося глупца, на…
Луболо. На все. И на всех. Легко узнаваемых, как праздные нытики – не скрывающих свое вызывающее неумение работать в команде.
Джокетто. Нашего Инспектора так просто на чистую воду не выведешь. Мыслитель. Белая ворона на черной сковороде.
Луболо. Тебе что-то не нравится?
Джокетто. Важно, что мне нравишься ты.
Луболо. Как мужчина?
Джокетто. Как личность. Как цепной пес золотых болот. Я теряю голову от того, сколь ты крепок и сердит – ты разрешишь мне вступить в твою тоталитарную секту?
Луболо. Вступительный взнос не потянешь.
Джокетто. Я отдам все, что у меня есть.
Луболо. И душу?
Джокер. Она для меня как талисман – как постоянное напоминание о будущем.
В дверях появляется служанка.
Служанка. Хозяин, к вам Святой Удилло.
Джокетто. Ну и ну…
Вольтуччи. Проси.
Луболо. А ему-то что надо?
Вольтуччи. Сейчас узнаем. Наверное, попрощаться зашел. Заключить нас в свои трепетные объятия.
Луболо. Лучше бы, собака, деньги вернул.
В комнату заходит приторно улыбающийся старик. Ему определенно за семьдесят – мизерный рот, большие щеки, отвратительно дребезжащий голос; даже стоя на одном месте, он продолжает непроизвольно повиливать бедрами. Из кармана его рясы торчит бутылка портвейна.
Удилло. Мир вашему дому, безбожники! Есть проверенный слух, что где-то тут поселилось блудодеяние, но мир вам, мир! Находитесь в своих телах и приветствуйте меня, далеко из них не выходя! Короче, от наших лачуг вашим хоромам! Мир вам!
Джокетто. Здравствуй, отце. Ты к нам по делу, или так – одинокий вечерок скоротать?
Удилло. И то, и то. Сначала утешу вас в горестях и злосчастии, а затем вместе вино раздавим. Добрейший портвейн! Глотнешь и отпустит!
Джокетто. А как же «Трезвитесь и бодрствуйте, потому что противник ваш дьявол ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить»? Все отменяется?
Удилло. Не все, куда там все – не все, но очень многое, сын мой. Многое, о, какое многое – не все. Но многое, о…. силы зла разрушили нашу церковь – лютая беда. Великая проверка моей непоколебимой веры. Но не поколебаюсь в скорбях сих! Ибо знаю, что так суждено! Выпячу перед вами свою впалую грудь и скажу: «Ага!.. Ого!…».
Вольтуччи. В глобальном смысле разрушили?
Удилло. Да в каком там глобальном… Нашу церковь. Ту, которая за углом.
Луболо. Твою что ли?
Удилло. Можно и так сказать, вполне можно… Ну, ничего. Будем долготерпимы до пришествия господня! Положимся на Него, как на знающего толк в хитросплетениях не принявшей его реальности!
Джокетто. А я уже помыслил, что ты обиделся.
Удилло. На кого, сын мой?
Джокетто. На работодателя своего.
Удилло. Упаси тебя Господь! Как же я могу на него обижаться? У меня же и так положение сложное. «Не делайтесь учителями, ибо они подвергнутся большему осуждению». А я вот сделался. И теперь не знаю, чего и ждать.
Луболо. Раньше надо было об этом думать.
Удилло. Я думал. И во сне, и наяву. Спал – думал, проснулся – вспомнил о чем. Но кто мог подумать, что все так обернется?
Луболо. А тот, на кого ты работаешь – он разве здесь не причем?
Удилло. Бесовские слова говоришь. Верно сказано, язык – прикраса неправды. За такие слова гореть тебе, гаду, в геенне огненной.
Джокетто. Ты вроде собирался нас утешать.
Удилло. Для начала вам надо отложить всякую злобу, всякое коварство и лицемерие, и зависть, и злословие. Согласны? Вступаете на стезю добродетели?
Луболо. Сначала деньги верни.
Удилло. Чего стоят твои деньги по сравнению с духовными жертвами, благоприятными Богу Живому?!
Луболо. Когда брал, стоили.
Удилло. Твои деньги на богоугодное дело пошли. И хватит об этом! Сейчас есть вещи и поважней. (напевно завывает) Прошу вас, братия, удалиться от плотских похотей, восстающих на душу! Взывайте о помиловании! Идите за Ним! Он выведет!
Луболо. Плотские похоти… Ты, отце, все же контролируй, что несешь. Кто неделями из «Деликатесных пышек» не вылезал? Из борделя мадемуазель Боксерши, где и самый озабоченный человек больше часа не выдержит? Я не вылезал? Нет. (кивает на Джокетто) Он? Тоже нет. Славный Вольтуччи?
Вольтуччи. Да что вы, друзья – я в подобные заведения…
Луболо. Не Вольтуччи. Может, все-таки ты?
Удилло. Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, правителя чтите! Вот мои идеалы. (Инспектору) А тебя я, пожалуй, прокляну.
Луболо. Руки коротки. Ты должен быть покорен всякому человеческому начальству – правителям и всем от него, для наказания преступников посылаемым. Как будто специально обо мне сказано. Так что, я для тебя начальство и проклинать меня у тебя нет никаких прав!