Мароция, улетев в своих фантазиях выше неба, взглянула на солнечные часы. Уже три часа минуло с тех пор, как она проводила сестру, и самое время её носилкам появиться возле замка. Ещё несколько минут она успокаивала себя тем, что, возможно, беседа затянулась, что о вине Теодора вспомнила чуть позже, чем надо, но постепенно нервы начали подводить Мароцию. Что, если легкомысленная Теодора потеряла счёт времени, заговорившись с папой? От неё этого можно было ожидать. И вообще, правильно ли поступила она, доверив столь ответственное дело своей милой, но недалёкой сестре? Что, если наблюдательный глаз матери или хитрое око папы подметили состояние её сестры, не совладавшей с волнением и поведшей себя как-нибудь неестественно? Что, если уже сейчас папа и его слуги ведут пристрастный допрос Теодоры и в скором времени подле ворот замка появится грозный отряд, присланный арестовать её, Мароцию?
Впрочем, вероятность последнего сценария её не очень пугала, она и так уже более десяти лет, находясь в своём любимом городе, была вынуждена проявлять звериную осторожность и уж к чему, а к штурму замка была готова и день и ночь. Но что же всё-таки случилось, почему эта чёртова дура не возвращается с матерью в замок, ведь именно это она должна сделать в заключение продуманного Мароцией плана?
Да, исполнение финальной сцены этой трагедии Мароция оставляла за собой. Она представляла, сколь непростым будет разговор с матерью, когда она объявит той, что отравила её любовника. Последствия могли быть самыми непредсказуемыми, и оставалось только радоваться, что этот разговор состоится здесь, на её, Мароции, территории. Но где же, чёрт возьми, эти две Теодоры?
Мароцию начала бить нервная дрожь, и даже два кубка с крепким армянским вином не взбодрили её. Прошло уже более четырёх часов, как её сестра уехала отсюда. Мароция бегала по площадке из угла в угол и молила Небо о прощении и удаче. Она уже была целиком согласна с вариантом событий, при котором её сестра по каким-то причинам полностью отказалась от исполнения задуманного.
Аллилуйя! Мароция вскрикнула от радости и захлопала в ладоши, когда знакомые носилки показались на дороге. Моментально забыв, как это часто водится с нами, грешными, поблагодарить Всевышнего, Мароция бросилась к лестнице, ведущей во двор замка. Быстрый взгляд, брошенный ещё раз на дорогу, убедил её, что к замку движутся только одни носилки. Её радость мгновенно сменилась новой тревогой, и она стремглав полетела навстречу сестре, неубедительно успокаивая себе тем, что, возможно, мать с младшей Теодорой едут вместе или же мать, вопреки увещеваниям дочери, кинулась на помощь своему умирающему любовнику.
Ворота распахнулись, и Мароция, не давая носилкам остановиться, прямо на ходу сорвала занавеску. В носилках сидела её сестра. Одна!
– Где мать? – крикнула она.
Лицо Теодоры, обычно белоснежное, с яркими румяными щеками, было землисто-серого цвета.
– Там, – промямлила она, – она осталась там.
– Она пила вино? – Благоразумие не изменило Мароции, и она произнесла эти слова шёпотом, с трудом подавляя крик.
– Да.
– Вы выпили с ней противоядие?
– Я – да, она – нет.
– Почему?! – На этот раз крик бесконтрольно вырвался наружу.
– Она ни на мгновение не расставалась с Тоссиньяно, я не могла разлучить их и передать ей склянку, я не могла при нём…
– Что? Почему ты не привела её сюда? Ты знаешь, чёртова кукла, сколько прошло времени?
– Она не хотела ехать, я её долго уговаривала, но они хотели остаться наедине, они хотели, хотели…
– Молчи, дура! – И Мароция повернулась к слугам. – Коней, люди, коней! Живо! Я с вас кожу сдеру!
Испуганные слуги были проворны, два коня были незамедлительно предоставлены хозяйке замка.
– Ты не одета должным образом, сестра, – боязливо встряла Теодора.
– Заткнись! – ответствовала будущей императрице Мароция. – Люди! Фабиан, быстро мой дорожный кошель и прими меня! Кто-нибудь, примите госпожу Теодору.
Фабиан, коренастый слуга её двора, оседлал коня и усадил перед собой свою хозяйку. Аналогичная процедура было совершена с Теодорой.
– К епископу, в Город Льва, как можно скорее, коня не жалеть! – прокричала Мароция, и слуги её едва успели открыть ворота и отскочить в сторону.
До папского дворца от Замка Ангела всего пара минут галопом. Однако по пути через ворота Города Льва вышла неожиданная заминка: туповатая стража остановила Мароцию и запросила разрешение у начальника охраны. Несколько минут, пока ревностные слуги честно исполняли свой долг, им пришлось выслушать в свой адрес целый поток чудовищной брани и богохульств, извергнутый из уст очаровательной маленькой женщины, въезжавшей в пределы главного града католической Церкви.
Но вот наконец и базилика Святого Петра и папские покои, примыкающие к ней. Едва поднявшись по каменной лестнице к дверям покоев понтифика, Мароция поняла, что она опоздала. Дворец гудел, как разворошённый медведем пчелиный улей, по коридорам бестолково метались слуги с испуганными не то за себя, не то за своих хозяев лицами. Паломников, посетителей и прочих незваных гостей стража бесцеремонно выталкивала прочь, а многочисленные служители Церкви низших чинов громко и вразнобой молились, что и создавало странный низкий гул, так поразивший Мароцию.
Расталкивая слуг в стороны, сбросив свои сандалии, она бежала в папскую приёмную залу. По мере её движения диаконы прекращали свои молитвы, с любопытством и состраданием глядя ей вслед, папские нотарии подобострастно склоняли плешивые головы. Мароция ворвалась в приёмную и увидела лежащих прямо на полу и задыхающихся от наступающего паралича дыхательных путей папу Иоанна Десятого и свою мать. Теодора ногтями разрывала на себе рубашки, понтифик, невероятным усилием и к неописуемому ужасу очевидцев, порвал массивную цепь своего парадного креста. В приёмной было полно народу, обступившего умирающих со всех сторон, в их числе находилось несколько епископов и кардиналов, оказавшихся в этот скорбный час в базилике Святого Петра.
– Все вон! – рявкнула, невзирая на чины и титулы, Мароция, и люди в спешке и сумятице кинулись к дверям.
Закрыв за последним ушедшим, Мароция кинулась к матери, на ходу расстёгивая кошель. Она приподняла ей голову, чтобы влить снадобье, но Теодора отстранилась.
– Ему! Сначала ему! – прохрипела она, отталкивая дочь.
– Никогда!
– Ему, иначе я позову слуг!
– Теодора, пей! Спаси себя ради меня, – ещё более страшно хрипел Иоанн.
– Молчать! – завизжала Мароция, и из её глаз брызнули слёзы.
– Ему! Я прокляну тебя! Ему! Люди! Ты не добьёшься ничего!
– Теодора, умоляю тебя, любовь моя, пей!
– Ему!
Мароция повернулась к Иоанну, яростно дёрнула его за седые волосы, чтобы поднять голову, и зло влила ему в рот противоядие. Затем она вернулась к своей матери, и та на сей раз позволила дочери попытаться спасти её.
– Поздно! Я выпила слишком много, а ты пришла слишком поздно. Дочь, дочь моя… – Теодора, говорила прерывисто, жадно хватая слабеющим горлом воздух. – Ты чувствуешь себя победителем?
Мароция молчала.
– Почему ты молчишь? Почему ты не смотришь на меня?
Ответа не было.
– Сильная… Я всегда гордилась тобой. Всегда… Я знала, ты можешь всё… И я оказалась права.
Мароция закрыла лицо руками. её мать продолжала говорить, задыхаясь и слабея с каждым вырывающимся из горла словом.
– Я ухожу, я вижу, за мной пришли. Они приказывают мне молчать, они хотят, чтобы ты позволила мне уйти без исповеди. Господь знает грехи мои, а их тяжесть такова, что ни один священник не возьмёт на себя смелость молить Его за меня. А они… они покровительствуют тебе. О, какие страшные у тебя покровители!