– К Евфрату. Искупнемся.
Ахемен засмеялся. Потом сказал:
– Курить охота.
– Покури.
Ахемен вылез в люк, уселся на броню, свесив ноги, с наслаждением закурил. Как-то очень хорошо ему было. Даже странно.
Он бездумно пускал дым, а с двух сторон на танк Ур-812 наплывал Великий Город – Вавилон.
Дома становились ниже, богаче. Газоны по-весеннему утопали в грязи, но асфальтовые мостовые чисто выметены. Редкие прохожие почему-то не обращали на танк никакого внимания. Только компания богатеньких разгильдяев, распивавших баночное пиво возле серебристого «Сарданапала» с раскрытыми дверцами, откуда рвалась оглушительная музыка, заорала и приветственно замахала руками. Ахемен, озорничая, ответил им «пятым танковым сигналом», показав «fuck».
А Пакора вдруг оставила былая безмятежность. Он затревожился, забеспокоился, будто пес, унюхавший… нечто…
Да! Где-то здесь неподалеку должна быть одна кафешка. Бог ты мой Нергал, сколько лет прошло?.. Пятнадцать, не меньше.
Джинном из бутылки вырвалось и застлало взор, и слух, и нюх – давнее, печатью ненадобности запечатанное воспоминание…
Последний месяц перед каникулами, столько обещающий месяц иярру. Девятый класс элитной школы. Ломкие, басовитые голоса мальчиков, кое-кто начал покуривать. И девочки – одноклассницы с назойливо колющими глаза грудками… Зацветающие каштаны в аллее… И вот вся изнемогающая от гормонального половодья компания, невинно и постыдно похотливая (о, в тайне, всё держится в страшной тайне!) – бежит с последнего урока сюда, в парную, без вентиляции, безраздельно отданную солнцу «стекляшку»…
Пакор облизал губы, въяве ощущая на них привкус тогдашнего ниппурского вина. Молодого, дешевого, что сразу ударяет в голову.
После, лет пять спустя, ниппурское испортилось, стало кислым. Поддельное гнать стали. Во всем Ниппуре столько не производили, сколько продавали в Вавилоне. Но это уже потом, потом… Поколение этого сопляка Ахемена уже настоящего не застало – так, разведенный спирт с сиропчиком…
Танк медленно развернулся и поехал по узенькой тихой улочке.
Ахемен расхохотался.
– Ты чего? – спросил Пакор.
– Тут левый поворот запрещен.
Теперь засмеялся и Пакор.
С жестяным грохотом опрокинулся и тут же затих, смятый гусеницами, мусорный бак.
…А буфетчица была как царица – лет, должно быть, тридцати с небольшим, зрелая, как летняя яблоня, прекрасная, недосягаемая. С черными глазами и черным локоном, будто приклеенным к виску. Она носила белоснежную крахмальную корону на волосах. И руки ее – белые, томные – порхали над стаканами, пока она разливала вино, а мальчики мысленно проникали под ее одежду и впивались набухшими членами в ее лоно. А девочки многозначительно млели.
Потом царица спилась и ложилась под любого, но тогда это стало неинтересно.
Вот и сквер, вот и голые, в богатырских почках, каштаны, вот и «стекляшка». Та самая.
Черноусый молодец в оранжевом комбинезоне водил шваброй с губкой по сверкающей витрине. Над витриной горела синяя переливающаяся надпись: «ЭЛИТНАЯ МЕБЕЛЬ» и чуть ниже – «ОПТОВАЯ ТОРГОВЛЯ».
Пакор смял молодую березку и, не заметив, сокрушил скамейку. Молодец в комбинезоне подскочил, уронил швабру и что-то закричал, широко раскрывая рот и размахивая руками.