– Да, жаль, люди в большинстве своем молятся о материальном, отвергая мир Духа. Как можно преуспеть, если огонь горит, но глаз обращен в темноту? – отвечал другой. – Однако, Фридрих, ты повторяешь давно сказанное тобой. Мне всегда казалось, что созерцание для тебя скорее недостаток, чем достоинство. «Наклонность к созерцанию» – словосочетание более близко Востоку, а ты не слишком благоволишь его культуре.
– Вовсе нет! В восточной культуре есть люди, вещи и речи такого высокого стиля, что Европе, которой хотелось бы непременно выглядеть перед Азией в значении «прогресса человека», нечего сопоставить с ней.
– …для Запада же созерцание скорее «наклонность к безделью», развлечению.
– Развлечению… Конечно, развлечению! – названный Фридрихом, в подражание шпрехшталмейстеру, манерно повёл руками. – Наш век ставит себе целью сделать человека возможно полезным; для этого нужно прежде всего наградить его добродетелями непогрешимой машины: он должен выше всего ценить минуты «максимально полезного труда». Главным камнем преткновения при этом служит, конечно, скука, связанная с подобного рода деятельностью. Gaudeamus igitur! А вот и оно, старое лекарство от скуки – фантасмагория пустых игрищ, эфемерных целей и чем более лживых, тем более желанных смыслов, а к ним индустрия, готовая их создавать и, конечно, тут же продавать. Два тысячелетия назад она забавляла свободных граждан Рима бойней зверей и гладиаторов – теперь «интеллектуальный плебс» у экрана монитора тешиться новым товаром: видами разбившихся авиалайнеров, плачущих, растерзанных катастрофами людей, фильмами, где убивают легко и красиво; и, о чудо технологий, в режиме реального времени, открывая упаковку поп-корна, в позе «глубокомысленного сожаления» следит за перипетиями войны, как женщины и дети гибнут под взрывами бомб.
Говорящий опустил голову, в воздухе повисла тягостная пауза. Ветерок
занес на террасу шум утреннего города и приветственные гудки теплоходов с Волжского фарватера.
Я с интересом ожидал продолжения диалога.
– Cui prodest? – в голосе Фридриха зазвучали боль и сарказм. – А что, друже, давай вместе выразим восхищение и скажем браво от лица зрителей и жиреющих на том торговцев всем и вся, от имени самодовольных подлецов, строящих подобным образом свою власть, апологетам квазиискусства и творцам самого великого и самого продаваемого шоу под названием смерть!
Он вдруг так хватил ладонью по столу, что я от неожиданности подскочил на стуле. Зазвенела посуда.
– Тише, тише! – взволновался сосед. – На нас уже все смотрят.
– Прости, Николай. Нервы до сих пор не в порядке. Идем же, покажешь свои картины. В конце концов мы здесь именно за этим.
Они поспешно вышли из кафе и двинулись в сторону художественного музея. Что заставило меня увязаться за ними? Манкое и требовательное влечение тайны, которую должно разгадать? Магнетизм? Так или иначе, но я следовал за незнакомцами почти вплотную с бесстыдным любопытством вслушиваясь в каждое их слово.
– …за возрождением Красоты можно различить Единый Лик, в простейшем виде явленный под крыльями Красоты.
– Добавишь, как она спасает мир и меня разорвет от смеха! Пу-фф!
– Неуместная ирония, Фридрих. Я говорил – сознание красоты спасет мир.
– Сознание или его бледная проекция с привычкой цепляться за лишенные оснований временные абстракции? Но где же тут ирония, хотя всё человеческое заслуживает с точки зрения своего возникновения иронического рассмотрения? Люди боготворят красоту: красивые машины, яхты, дома, мебель, одежду, а как ласкает взор, согревает мелкие души красивый банковский счет с длинной вереницей цифр – да, жители ущелий и низин тянутся вверх, к прекрасному, не жалея ни ближнего, ни сил. Так чего жаждем мы, созерцая красоту? Много счастья?
– Полагаю, твоё речение – увертюра к ошеломляющим выводам?
– Каким? Что льва узнаем по когтям, а осла – по ушам?
– И все же?
– Каких выводов ты ждешь? О том, что вышесказанное недостойно великих сердец? Что сумерки разума порождают уродливую мораль со столь же уродливым истолкованием феноменов? Или о суровой красоте войны и битвы ненавистной трусливому сердцу земляных блох?
– Зачем преувеличивать темное? Благословенны препятствия, ведь ими растём.
– Поверь, Николай, иногда выгодно слишком плохо думать о мире. Тогда несовпадение предвзятого, слишком плохого мнения с реально видимым вызовет приятное разочарование, а многим, если не большинству, кто хочет затуманить и обмануть совесть и превознося ошибки и недостатки других людей таким образом потерять из виду себя.
– Хитросплетения мудрые, а отчего бы, в итоге, не признать, что апостол сказав: «Отложите ветхого человека… облекитесь в нового» вдохновил тебя написать: «Человек есть нечто, что должно преодолеть».
– Невероятно смелая параллель. Как я сам не догадался?
– Поэтому и говорю: из россыпи мнений отберем все лучшее и утвердим. Чистая мысль, напитанная красотою, укажет путь к истине.
– Скучно и напыщенно. Полагаешь, мы хотим истины более чем лжи? К тому же личная польза какого-либо мнения не доказывает его истинность, а убеждения суть более опасные враги истины, чем ложь.
Обладатель бордовой шапочки промолчал.
– Высокий дух живет в горах и в твоих работах. Ты отличный художник – Мастер гор, но твоя морализаторская литература… не так хороша. Прости, ты мне друг, но истина дороже. Не обиделся? Временами шутки гениев несносны.
Фридрих добродушно рассмеялся и примирительно обнял Николая за плечи.
– В твоей манере нарочито огрублять проблемы, – сказал тот.
– Конечно. Не на суетной улице посреди толчеи скользить по утонченностям. Да уже и пришли.
И они скрылись за дверьми музея.
В некоем смятении я остановился у входа. «Эй, что происходит? Какого рожна ты потащился за этими чудаками? Сдавай-ка, парень, назад!» – дал дельный совет разум, но поздно – ноги уже торопливо несли меня по музейным галереям к залу с экспозицией картин Рериха, куда вошли эти два прелюбопытных приятеля.
«Ну, mein lieber Freund, показывай, где тут твой Майтрейя?» – ещё не растаяли звуки, как я с несвойственной мне наглой решимостью авантюриста и глуповатым видом ворвался в… пустой зал и остановился озадаченный – лишь сияющие яркими красками горы с картин, обступали меня со всех сторон.
Обожаю живопись и не раз посещал эту экспозицию. Вот и знакомое мне полотно «Шёпоты пустыни», о котором упоминал в своей курсовой работе. Тёмно-синие громады Гималаев в объятьях сумерек. Караванщики собрались у костра. Дружеские разговоры, сказания, мечты о лучшем, а на переднем плане, на тёмном силуэте шатра красный всадник Ригден Джаппо – вестник желанных перемен…
Но сейчас какое мне было дело до картинных сюжетов! Куда подевались два незнакомца? С досадой и, пожалуй, с обидой обманутого в ожиданиях простачка, я собрался уходить, как вдруг от сильного толчка пол подо мной вздрогнул и заходил ходуном, словно тот, напугавший до ужаса, зыбун на Боровском болоте. По керамической плитке скрежеща поползли трещины к стенам и не успев нервно охнуть я с грохотом провалился и полетел вниз. Тугая струя воздуха с силой ударила в открытый рот, перехватило дыхание и разом исчезли все звуки и видения.
Глава вторая
НОЧЬ В ГИМАЛАЯХ
Цан, цан, цан – однообразно звенит где-то рядом колокольчик.
Цан, цан, цан – звук всё ближе, ближе и вот он уже настойчиво гремит надо мной вместе с тихим, как бы молитвенным пением мужских голосов.
«Ринпоче, он пришёл в себя» – словно сквозь сон различаю слова и приоткрываю глаза, но просыпаюсь ли? Я лежу на топчане в полутёмной комнате, слабо освещаемой масляными светильниками. Кажется, что тибетские монахи стоят поодаль в бордовых одеждах, коротко стриженные, а в шаге от меня старший из них, возможно, лама?