Тень скользнула мимо меня к лифту, изящным смутным силуэтом, и даже показалось в полумраке, что помахала мне на прощанье рукой, наполнив тяжелый воздух этажа ароматом загадочной туалетной воды. Галина Александровна. Уходит. Может, ей, наконец, наскучило однообразие в работе, и она хочет каким-то способом отвлечься? Но я для нее всего лишь подчиненный… а с другой стороны, ну и что, с подчиненным в самый раз. И ведь все условия есть: отдельный кабинет с диваном, и стол огромный, и время… завела бы меня к себе, толкнула на стол, освободилась от ненавистного нижнего белья …
Нет, пошла к своему мужу, с которым живет где-то в одном из бесчисленных блоков Главного здания. Пошла, чтобы провести вечер в его обществе, а завтра опять с утра на работу… чертова реальность бытия. Скука.
Столько соблазнов вокруг тебя в этом романтичном ГЗ, в его мире… На каждом этаже. Каждую минуту дежурства. Каждую минуту жизни. А мы зашорены. Забиты. Закомплексованы. Мы советские.
…
Полумрак и сонное состояние этажа, пока нет ни одной живой души, начинает играть со мной злую шутку. Сейчас диван располагает к полной неподвижности и сонному состоянию. Мне иногда кажется, что он – прямой посланник Морфея, насылает какие-то сонные волны… стоит молча, но такое ощущение, что его распирает сказать мне что-нибудь.
Надо бы размяться, походить. На ужин в столовку зоны Б сегодня не пойду, решаю я, и от нечего делать «инспектирую», так сказать, длинный коридор своего этажа.
Слева и справа по ходу – сплошные одинаковые двери блоков с номерами. Кого-то я пока не знаю, кого-то вижу редко. Но со всеми симпатичными людьми уже давно знаком. Вот блок 920, здесь живет та самая Атика. Проходя мимо, ощущаю резкие запахи восточной кухни, приправленные специями. После ее блока идут обиталища нескольких семейных пар с детьми.
Посреди коридора выделяется своими размытыми витражами дверь телехолла с одиноко стоящим в нем телевизором. Этот телевизор никак не гармонирует с кучей удобных диванчиков и кресел. Кресла из другой эпохи, сталинской, из 1953 года, и пропахли они конкретно тем Временем. А телевизор ламповый, большой и неуклюжий, из семидесятых. Частенько, за неимением свободных блоков, ночные коменданты спят именно здесь.
Коридор упирается в запасной выход, за его всегда запертой дверью проход на запасную лестницу и к кабинету начальника корпуса. Слева от двери – малая кухня.
Малая кухня славится ночными кошмарами, ее надо обязательно закрывать, иначе возвратившиеся поздно иностранные аспиранты, преимущественно вьетнамцы, могут начать в 1 час ночи жарить селедку. Зайдя на кухню и не встретив там никого, выглядываю в окно. Одна из стен корпуса, в которую окно упирается, встречает серым каменным изваянием почти до небес. Красотища!
– Ну что, – спрашиваю стену, – все стоишь?
– И не говорите! – вздыхает стена. – Вот уже 33 года…
Полюбовавшись еще немного, направляюсь обратно по коридору.
Жизнь на этаже потихоньку оживает.
Начинаются хождения туда-сюда, без всякой вроде бы цели. Индире Герхелии опять надо позвонить своему брату в Абхазию. Не возражаю, звони с моего дежурного. С этого прямого телефона я разрешаю звонить не всем, остальные идут в телефонную будку. Отзвонив, Индира уходит. Ни разу не видел ее в платье или в юбке, все время в спортивных штанах. Хорошая баба. Хороший друг.
…появляется Вреж.
Этот, как всегда, в сером костюме и при сером галстуке. Худое темное лицо, загнутый книзу хищный нос, напоминающий скорее клюв, и характерное произношение с армянским акцентом – все в нем с заявкой на харизму, причем, удачной заявкой. И не догадаешься, что перед тобой робот в сером костюме.
Его объяснение, что он был запрограммирован в далеком Ленинакане во время полнолуния, да еще перед каким-то будущим землетрясением, я не совсем воспринимал как что-то осмысленное. На что тебя запрограммировали, брат, спросил я его тогда. На спасение людей, ответил он, но моя пора придет года этак через два, а пока я набираюсь сил. Выходило, что он прибыл из недалекого будущего… за этим чувствовались мелкие проделки ино со Временем, в результате таких проделок кое-где уже возникали «смещения» времени-пространства. …внутри Врежа течет не человеческая кровь, это я знаю с его же слов. Так было модно создавать роботов в семидесятые годы, сказал он, так модно и поныне. В последнее время мы обсуждаем его сюжеты – он пытается писать сказки по ночам, пока его аккумулятор заряжается от сети, в перерывах между посиделками со мной и учебой.
Он плюхнулся на диван рядом со мной («тва-а-рь», прошипело кожаное чудище), перешел в обычное свое полулежащее состояние.
– Привет! Хорошо, что сегодня ты! – заявляет Вреж, его рука тянется достать сигарету и закурить – я поневоле напрягаюсь, но сегодня нет пожарного Гены Черепанникова. – Надо будет обсудить одну идею. Представь себе, огромный чердак…
И Врежа понесло. Про чердаки, про сны, про сны на чердаке и про роботов-воров, крадущих на чердаке сны у главного героя…я даже не слушал его, к своему стыду. Он ко мне относился как к единственному другу, а я не слушал его. Моя Ирен все не появлялась, и я не находил себе места.
Видя, что я его слушаю вполуха, Вреж с вполне электронным кряхтением отделился от дивана («уф, тва-а-ррь») и ушел по своим таинственным делам…
Когда его тело точно ушло, я сказал дивану:
– Ты чего, совсем охренел, приятель? Он тебя мог услышать! Невежливо!
Но на мое невинное замечание диван вдруг разразился тирадой, в которой все время мелькали слова типа «кунем». Та-ак… найти бы тех, кто научил его ругаться матом, тем более, не по-нашему – язык их поганый отрезать. Послушай, старина, говорю ему, это все же невежливо. Вреж мой друг, он хороший парень, хоть и робот. А, какого хрена он на меня все время «с разбегу» падает, не унимается диванище.
…
За окном истаивала разрываемая редкими фонарями мгла теплого апрельского вечера. Воздух за бортом корпуса Г стоял особый: весенний, прохладный по вечерам и холодный ночами, но достаточно теплый днем. Такой воздух кружил голову, вызывал сладостное щемящее чувство, что случится что-нибудь хорошее.
Большой фрагмент административной зоны Главного здания возвышался правее. В этот час там светились всего несколько окон. Взгляд, прежде всего, упирался в колонны входа со стороны ДК. Я смотрел на него как бы сбоку, и видел то же, что и всегда: белый и коричневый мрамор стен, несколько коробок, из которых состоял архитектурный ансамбль массивного входа, многочисленные окна разных размеров и форм. Автобусы в этот вечерний час помигивали тусклыми фарами, и ленивые лучи света от них расходились в разные стороны, быстро умирая в сумраке. Справа торчала стена переходной зоны в профессорский корпус, кирпич стены местами менял формы, переходя в изображения человеческих фигур.
Вся эта красота была видна только мне, только для меня она была создана. Только я ее понимал. Только мне вспоминались … куски прошлой реальности, убаюканные беспощадным Временем, написанные исчезающими чернилами на особом лунном камне этого монстра, и это было…
…и в непогоду, когда за окном лил тропический ливень. Сплошная, оглушительная водяная стена стояла совсем рядом, а Ирен, как завороженная, смотрела на эту стену падающей воды, Ее губы почти касались этой стены… я стоял позади, и она повернула ко мне свое прекрасное лицо с маленькой родинкой на щеке…
…и на восходе солнца, когда белоснежные башенки профессорских зон окрашивались в розовое, а Шпиль Главного здания начинал нестерпимо для глаз блестеть золотом, а Воздух был неподвижен и кристально чист, как бывает в хорошую погоду на рассвете, а Корпуса и зоны ГЗ напоминали египетские пирамиды, и даже пальмы начинали потихоньку отбрасывать тени… и не было никаких зданий химического и физического факультетов, а Ирен лежала рядом, спящая красивая девушка, и лучик солнца подкрадывался к ее ступням, не обращая внимания на пустую бутылку из-под шампанского и недоеденный шоколад…