Сейчас Карина смотрит прямо на Грейс, и лицо той светится уверенностью. Она полностью контролирует свою жизнь. Карина рада, что ее слова были приняты к сведению, но она не имела в виду «не важно, что бы ты ни делала». Это она хоть как-то смогла донести?
– Зато я получилась классная. Так что оно того стоило, да, мам?
– Да, милая.
– Учительница в школе? – интересуется Мэтт.
– Нет, преподаю дома. В гостиной.
– А-а-а…
– Точно говорю, играет не хуже папы, но вся слава достается ему.
– Ты хоть общаешься с отцом? – спрашивает Карина.
– В последнее время нет. А что?
Карина не слышала ничего о Ричарде с того кошмарного июльского дня, когда была у него дома. Хоть он и не смог открыть ту бутылку вина, Карина все-таки не уверилась в том, что у него и вправду БАС. Скорее всего, это что-нибудь вроде туннельного синдрома кисти или тендинита – хворей, с которыми рано или поздно сталкивается любой пианист, досадных, но все же неопасных. Если бы у Ричарда действительно был БАС, разве он не рассказал бы об этом своей единственной дочери?
– Кажется, у него в следующем месяце запланировано выступление здесь, в Чикаго.
– Мне об этом ничего не известно, – пожимает правым плечом Грейс. – Зачем ты до сих пор следишь за ним? Мама, живи своей собственной жизнью.
Карина чувствует, как вспыхивают ее щеки. Короткое замечание Грейс выходит слишком уж колким, оскорбительной пощечиной, и больно задевает, в особенности из-за присутствующего здесь Мэтта, человека, который не в курсе непростой истории Карины. Но она верит, что жестокость Грейс была ненамеренной, и душит внутреннее стремление защититься. У них с Грейс за последний год состоялось много разговоров по душам на эту тему. Сейчас, когда Грейс учится в университете, Карина может позволить себе переехать. Может жить в Нью-Йорке, или Новом Орлеане, или Париже. Может бросить учительствовать и вернуться к карьере пианистки. Может построить новую жизнь. Или хотя бы отыскать ту, от которой отказалась. Может сделать что угодно. Ну или хоть что-нибудь.
– Ну а тебе что за музыкальный талант достался? – интересуется Мэтт у Грейс.
– А я вроде как блистаю в караоке.
– Скорее тускло поблескиваешь. Уверена, что тебя не удочерили?
– Да мы с ней одно лицо.
– Может, тогда в детстве головой вниз роняли?
– Ага, это объяснило бы, откуда у меня такой вкус – я имею в виду мужчин.
На этот раз уже Мэтт толкает Грейс в плечо, а та хихикает. «Мужчин», не «парней». И когда только ее девочка успела превратиться в молодую женщину?
Карине приходит в голову, что Грейс сейчас в том же возрасте, в котором была она сама, когда встретила Ричарда. Они вместе посещали класс Шермана Лейпера по исполнительской технике. Она ничего не знала про Ричарда, кроме того, что он казался ей неловким и безумно воодушевленным. На протяжении почти всего семестра чувствовала, как он смотрит на нее во время занятий, слишком стеснительный, чтобы заговорить. А потом в один прекрасный день он все же решился.
Они оказались на пивной вечеринке в одном из общежитий. Алкоголь придал Ричарду смелости, и он наконец подошел познакомиться. Пиво лилось рекой, усиливая взаимное притяжение, но все-таки окончательно он ее покорил только тогда, когда она услышала его игру на фортепиано. Они были одни в репетиционной, и он исполнял Шумана, Фантазию до мажор, соч. 17. Он настолько погрузился в музыку, что как будто забыл о присутствии девушки. Его исполнение было мощным и при этом нежным, уверенным, мастерским. А произведение – воплощенная романтика, до сих пор одно из ее самых любимых. К тому моменту, когда отзвучала последняя нота, Карина уже влюбилась.
Они занимались сексом утром и ночью, чаще, чем она чистила зубы. Дни Карина проводила, разучивая Баха и Моцарта, а ночи – запоминая каждую черточку своего возлюбленного, первую и последнюю ноту каждого дня они играли на телах друг друга. Охваченные страстью, они кипели ненасытной тягой к фортепиано и друг к другу. Больше ничего не существовало. Карина еще никогда не была так счастлива.
Она понимает, что это ее история, ранние главы ее собственной биографии, и все же чувствует себя совершенно оторванной от нее. Карина помнит тот первый год с Ричардом, и в то же время эти воспоминания, эти кадры рук и ног в скомканных простынях воспринимаются так, словно должны принадлежать кому-то другому, чуть ли не персонажу из давно прочитанной книжки.
Сейчас от одной мысли о том, что Ричард может ее поцеловать, Карину передергивает от отвращения. То, что она его когда-то страстно желала, представляется чистым безумием, а само существование их брака выпадает за рамки реальности. Тем не менее все это случилось на самом деле.
Она наблюдает за тем, как Грейс слушает Мэтта, улыбающаяся, кокетничающая, влюбленная, и гадает о том, какой будет ее история. Карина надеется, что у дочери и в любви и в браке все сложится лучше, чем у нее. Не повтори моих ошибок.
Могла ли Карина в свои двадцать расслышать тревожные звоночки сквозь плотный туман похоти? Существовал ли какой-то способ предвидеть, как все повернется? Пожалуй. Ричард всегда был немного нарциссом, эгоистом с хрупкой душевной организацией, самовлюбленным придурком. Она-то по наивности думала, что все это неизбежно прилагается к характеру любого талантливого честолюбивого человека. Так сказать, в довесок. Карина уважала исполнительскую самоотверженность Ричарда и восхищалась его уверенностью в себе. Оглядываясь назад, она понимает, что за самоотверженностью скрывалось отчаяние, а за уверенностью – заносчивость и все в нем всегда было одной только видимостью, тронь – и картинка рассеется.
И все же в самом своем начале это были пьянящие отношения, из которых обещала выйти красивая история любви. А в итоге все полетело псу под хвост. Пока смерть не разлучит нас. Тоже мужская придумка. К тому же глупая. Все когда-то начинается и заканчивается. Каждый день и каждая ночь, каждый концерт, каждые отношения, каждая жизнь. Всему рано или поздно приходит конец. Ей только жаль, что их с Ричардом не ждал конец получше.
Сплошная череда из песен поп-исполнителей вроде Эда Ширана, Рианны и Тейлор Свифт резко сменяется композицией Телониуса Монка.
– Мам, слышишь? Когда я была маленькая, ты мне часто играла что-то похожее. Помнишь?
Потрясенная Карина смотрит на Грейс, открыв рот. Той же было тогда года три-четыре!
– Я-то помню. Только не могу поверить, что ты помнишь.
– Какую музыку вы играете сейчас?
– Классику. В основном Шопена, Моцарта, Баха.
– А-а-а, здорово.
– Как случилось, что ты не играешь вот такую музыку? – спрашивает Грейс.
Миллион причин.
– Не знаю.
Грейс смотрит вверх и в сторону, не фокусируя взгляд ни на чем конкретном, и слушает. Звучит композиция «Около полуночи», баллада, которую приятнее всего слушать поздним вечером где-нибудь в отельной гостиной, и Карине кажется, что в руках у нее сейчас должен быть джин-тоник, а не тыквенный латте. Она мысленно проигрывает звучащую мелодию, представляет, как касается пальцами клавиш, – мышечная память срабатывает, будто готовишь по старинному семейному рецепту, после стольких лет на нее все еще можно положиться. Она чувствует, как ноты отдаются в сердце, и ее охватывает острое томление, граничащее с тоской. Сожаление. Карина слушает, как Монк играет джаз, и ее сердце наполняется сожалением.
Лицо Грейс расцветает в улыбке, глаза сверкают.
– Мне ужасно нравится, а тебе?
Щеки Карины снова вспыхивают. Она кивает:
– И мне.
Глава 6
В тягучие, смутно сознаваемые мгновения, перед тем как Ричард открывает глаза, на внутренней стороне его век по хрустящей белой бумаге танцуют вновь знакомые черные ноты. Он слышит эти ноты в своей голове, по мере того как мысленно «считывает» их, восходящие арпеджио, что зовут к стоящей у рояля банкетке, точно сладкоголосая сирена. Он открывает глаза. Между задернутыми тяжелыми шторами его спальни пробивается узкая полоска яркого белого света. Еще один день.