Люди у костра насторожились. Оба одновременно огляделись по сторонам. И замерли. Две пары круглых глаз горели холодным огнем всего в нескольких саженях от костра.
– Волки!
Якуб схватился за рукоять меча, но Улеб упредил.
– Сиди тихо! Это не волки.
– А то я волков не знаю! – не успокоился Якуб. – Два года от скота отгонял. Половцы их пуще нас боятся – за ночь полстада могут вырезать. У веж и дитенка подхватят, коли мать не досмотрит…
– А я говорю: не волки! – твердо сказал Улеб. – Все волки сейчас там, где сеча была. Там им пожива! Этих двоих я еще днем приметил: как ушли мы от половцев, за нами увязались. Потом отстали, притомились, видно. Но по следам сыскали… Иди сюда!
Улеб взял с лопушинного листа уже остывший ломоть мяса и бросил ближнему зверю. Хорошо видимый в лунном свете, тот некоторое время колебался, но потом подскочил и жадно схватил угощение. Мгновенно проглотил. Улеб бросил ему еще. Затем, размахнувшись, швырнул мясо зверю, стоявшему дальше.
– Ты что! Печеным мясом зверье кормить?! – заворчал Улеб. – Там от козы половина осталась – пусть рвут…
– Нельзя им сырое мясо, – ответил Улеб, не переставая бросать ломти, – если бы можно, без нас нашли. Иди сюда! – протянул он мясо зверю, ждавшему угощения. – Иди, не бойся!
Зверь, настороженно вытянув морду, несколько мгновений стоял, словно размышляя: доверять позвавшему его человеку или нет. Затем, настороженно ступая, подошел. Улеб протянул ему мясо на ладони. Зверь аккуратно взял его зубами.
– Ух ты! – выдохнул Якуб.
– Отощал, бока подвело, – сказал Улеб, разглядывая животное. – Давно человеческой еды не видел. И рана на голове. Поджила уже. Похоже – от стрелы. Досталось. Хочешь обернуться? – вдруг спросил Улеб зверя.
Тот, неловко подогнув передние лапы, склонил голову. Сдавленный стон раздался на той стороне потухшего костра.
– Пойдешь с нами! – решительно сказал Улеб и, набрав полные руки печеного мяса, бросил его зверям. – Ешьте!
– Самим оставь! – не выдержал Якуб. – Позавтракать.
– Оставил, – успокоил Улеб.
– Жизнь прожил, а хорта не видел, – тихо сказал Якуб, наблюдая, как звери жадно подбирают с травы еду. – Слышал только. А тут сразу двое. И как ты, княже, разглядел?
– Когда мы при монастыре жили, пустынник один в пещере обретался неподалеку. Братия его не любила, считала, что с нечистым знается. Он и вправду ведун. Меня учил. К нему отведу, – кивнул Улеб в сторону зверей.
– А почему жил при монастыре?
– Отец в Гомии княжил, умер, когда я отроком был. Стрый приехал, говорит: пустите с братом проститься. Долго просил. Они с отцом при жизни постоянно собачились, не раз ходили с дружинами друг на друга. Говорили бояре матери: не открывай ворота! Поверила она стрыю, открыла…
– Выгнал?
– Выгнал. Все имение забрал и еще смеялся вслед. Монастырь нас пригрел, отец при жизни много ему жертвовал. Мнихи учили меня, даже летописи вел. Как шестнадцать сровнялось, поехал в Киев, Гомий тогда в Киевской земле был, просить великого князя вернуть отчину.
– Не вернул?
– Сказал: молод еще я княжить.