В 1937 г. в родном городе Брежнева Днепродзержинске жили 154 тыс. человек, из которых в 1937–1938 гг. 1468 были арестованы и 1139 из них расстреляны. Особенно сильно репрессии ударили по металлургическому заводу: из 15 тыс. его работников 785 были арестованы, и 705 – расстреляны277.
Год 1937
Результатом массовых арестов 1937–1938 гг. стало бедственное положение в кадровой сфере, что открывало перед молодыми работниками возможности быстрой карьеры, хотя и с риском для жизни. Брежнев относился к поколению первых советских инженеров, получивших специальное образование и выдвинутых в первые ряды в результате террора против людей предшествующего поколения. Начавшаяся волна чисток и арестов подняла его, дав возможность занять новые посты: после завода и вуза – на должности в системе городского управления и в партийных органах.
С января 1937 г. начальник горотдела НКВД Вениамин Моисеевич Паперман разжигал истерическую кампанию на заводе им. Дзержинского и для начала открыл охоту на директора завода Иосифа Петровича Манаенкова (1896–1938). Как руководитель предприятия Манаенков был в городе видной фигурой; знаменитый металлург И. П. Бардин в 1927 г. лично поставил бывшего рабочего во главе завода в качестве «красного директора»278. Теперь же бюро горкома партии под руководством С. С. Лысова развернуло травлю заводских инженеров, недостаточно заботящихся об организации стахановского движения и ослабивших «бдительность» по отношению к «вредителям». Секретарю парткома завода Михаилу Марковичу Рафаилову (1903–1938) указали на необходимость лучше руководить деятельностью инженеров и о каждом нарушении производственного процесса сообщать как о доказательстве плохого технического руководства279. Следующий шаг не заставил себя долго ждать: в феврале 1937 г. в котельной завода «Дзержинка» была разоблачена «контрреволюционная группа»280. В марте партбюро обвинила Манаенкова в том, что в результате его «подавления самокритики» «враги-троцкисты» смогли вести свою позорную работу; ответственность за то, что эти «недостатки» не были вскрыты ранее, возложили и на Рафаилова281. Манаенков и Рафаилов смогли на какой-то срок выйти из-под удара, вероятно, потому что в мае с огромным, на общесоюзном уровне, размахом была задута восьмая домна «Дзержинки», что отмечалось как выдающееся достижение282.
В начале 1937 г. и директор техникума Брежнев попал в поле зрения охотников на «вредителей» и «саботажников»: руководство городской парторганизации не одобрило надстройку учебного корпуса на один этаж, осуществленную по его распоряжению в 1936–1937 гг. совместно с заводом. За это «самоуправство» Лысов пригрозил ему теперь исключением из партии, которое в большинстве случаев было только первым шагом к аресту и обвинению283; его племянница рассказывала позже, что НКВД держал дядю под прицелом284. Но Брежнев отделался легким испугом и даже не получил взыскания. В своей анкете 1949 г. он указал: «Партийных взысканий не имею. Под судом и следствием не находился»285. Возможно, дело приняло благополучный оборот в связи с тем, что в апреле сместили городского партийного руководителя Лысова, и его обязанности исполнял второй секретарь А. И. Викторов. Он был не только доброжелателен к Брежневу, но даже уговорил его в мае 1937 г. стать членом горкома партии, а в августе – заместителем председателя горисполкома, ответственным за строительство и городское хозяйство286, что было большим шагом в карьере; однако такое повышение передвинуло Брежнева на гораздо более опасную позицию.
Еще Рой Медведев писал, что нет никаких данных о вовлеченности Брежнева в осуществление террора287. Но в 1937 г. в пунктах повестки дня «конфликтные дела», обсуждавшихся и ставившихся на голосование на заседаниях Днепродзержинских горсовета и горкома партии, едва ли была какая-то другая тема, кроме «вредительства», исключений из партии и арестов. Брежнев не только нес ответственность за исключение из партии коллег и друзей, он и сам, очевидно, подвергался опасности ареста. Трудно рассматривать 1937–1938 гг. в категориях жертвы – палачи или виновность – невиновность, так как они предполагают выбор, а также свободу принятия решения и независимость действий, которой для подавляющего большинства людей в то время просто не существовало. Брежнев не относился ни к тем, кто осуществлял террор или активно форсировал его, ни к тем, кто утрачивал сначала свободу, а затем и жизнь. Пожалуй, он оказался подхвачен мощным течением, сокращавшим до предела возможности выбирать и действовать, если человек не хотел рисковать жизнью.
Преемник смещенного секретаря горкома Лысова, Ф. Н. Кинжалов, был арестован в апреле 1937 г., проведя в своей должности всего несколько дней, за ним пришел Е. Г. Макеев, под руководством которого теперь работал Брежнев. Но в июле 1937 г. Лысов, первый секретарь Макеев и второй секретарь Викторов, принявший Брежнева на работу, были арестованы и осенью расстреляны как враги народа288.
В эпицентре террора
Угроза стала еще более осязаемой, когда 21 сентября 1937 г. бюро горкома единогласно, в том числе и голосом Брежнева, исключило из партии Германа Германовича Поля, директора Металлургического института и председателя комиссии, экзаменовавшей Брежнева, с формулировкой «за утрату большевистской бдительности» и «за связи с врагами народа». Поль был наставником Брежнева: он принял его в институт и выдвинул в парторги; они не только жили в одном доме, но и ходили вместе на охоту289. Все-таки в марте 1938 г. горком пересмотрел исключение Поля и превратил «строгий выговор» в просто «выговор» с занесением в личное дело290. Последовали новые исключения из партии и аресты тех, кто помогал Брежневу, с кем он соглашался или должен был соглашаться: на заседаниях партбюро 14 и 23 ноября 1937 г. Рафаилов и Манаенков соответственно были исключены из партии как враги народа291. После пыток и ускоренного рассмотрения дела их расстреляли 31 марта 1938 г.292 Как и Поль, Манаенков был другом и фактически покровителем Брежнева: тот был обязан ему назначением в 1933 г. руководителем рабфака, а в 1936 г. – директором техникума293. Он, должно быть, в бытность свою рабочим, партийным активистом и инженером сотрудничал с Рафаиловым и извлекал пользу из отношений с ним.
25 ноября 1937 г. был арестован как враг народа и в январе 1938 г. расстрелян исполняющий должность секретаря горкома партии К. Г. Стеблев, с июля заменявший Макеева294. Так как городской комитет теперь остался без руководства, 28 ноября 1937 г. пленум горкома и партийный актив собрались для проведения новых выборов. После того как присутствующие поднятием рук единогласно исключили «врагов народа» Манаенкова и Рафаилова из числа членов пленума и бюро горкома, они избрали новое оргбюро, в которое входил и Брежнев295.
Речь Брежнева на том заседании была жестко структурирована и выдержана в одной тональности: врагов народа надлежало проклясть, а собственную «недостаточную бдительность» самокритично признать. Следовательно, Брежневу пришлось пойти на определенные уловки, если он сам не хотел подвергнуться опасности. Его выступление показательно не только потому, что это одно из первых, дошедших до нас, выступлений, но и потому, что в спектре настроений от истерического крика до объективных обвинений он выбирал последнее. Более того, он почти вышел из контекста речи, заверив, что вовсе не хотел занимать предложенные ему должности. Брежнев оправдывал «недостаточную бдительность» по отношению к врагу своей неопытностью: «Я, товарищи, самый молодой член бюро нашего городского Комитета Партии, был избран на последнем пленуме Горкома партии. Я ни в какой мере себя не оправдываю, а со всей глубиной чувствую ту большую ответственность, которую я несу вместе с партийной организацией за то, что не мог разоблачить врагов, а надо сказать, что основания были, поводы к этому были. Как только дело доходило на бюро к исключению троцкистов, – немедленно пускалось все красноречие Рафаилова и Губенко, вопрос был перенесен на следующее бюро. Я докладывал бюро по нашему горсоветскому делу о Фертмане десятки раз, a Рафаилов спрашивал, “что ты нового инкриминируешь Фертману”, он утверждал, что это очень скромный человек…»296 Рафаилов, Макеев и Викторов, мол, снова и снова препятствовали раскрытию вредительства: «Во всяком случае были члены бюро постарше, и если бы делились опытом, этот вопрос можно было бы поставить организованно»297. В дальнейшем Брежнев сосредоточился на «результатах вредительства» и нарисовал картину трудного положения города. Это в принципе ясно демонстрировало, что в данном случае речь шла не о саботаже, а о тяжелом экономическом положении: для городского театра трижды ассигновывался бюджет, но здание все еще не было отреставрировано. Такая же ситуация сложилась и с канализацией, некоторыми постройками и все еще не завершенной трамвайной линией. Подводя итоги, Брежнев потребовал, чтобы и парторганизации решительно брались за работу, впредь не допускали ошибок при разоблачении врагов народа и лучше организовали работу партбюро: он отметил, что никогда не получал протоколы, а повестки дня всегда готовились плохо, не созывались ни партийные активы, ни пленумы298. Обращает на себя внимание, что Брежнев подробнее и детальнее говорил о городском планировании и о парторганизации, чем о требованиях быть более бдительными, учитывать вражескую деятельность. Но эти призывы были шаблонными. Строго говоря, он сместил главную тему от «вредительства» к развитию города. Более того, Брежнев не только не настаивал на требовании смертной казни для исключенных из партии, что считалось тогда «хорошим тоном», но и воздержался от «разоблачения» других лиц. Еще один удивительный поворот заключался, наконец, в том, что он закончил речь словами о том, что вовсе не хотел стать членом городского Совета и выступил также против своего избрания в бюро горкома. Правда, успевшая стать общепринятой позиция заключалась в том, что желание быть инженером на производстве лучше стремления принадлежать к карьерным кадрам, но призыв партии надлежало принимать с энтузиазмом: «Я считаю, что на этом пленуме должен каждый коммунист, даже рядовой, сказать о себе. Я человек доморощенный, я родился здесь. Ни с кем, ни с Кинжаловым, ни с Лысовым, ни с Макеевым, ни с кем никаких отношений не имел. Мое приглашение на работу в Горсовет показалось мне подозрительным. Я отказывался работать в Горсовете, я инженер и не хотел идти на эту работу, и я долго отказывался. После этого начинается такая история со стороны Карпова, Щербакова, Жупинаса, что у тебя партия есть. Я говорю, что я член партии, но мне такой нажим показался подозрительным»299. Брежнев изображал человека доверчивого и неопытного, который к тому же отказывался появляться на заседаниях горкома, но которого никто в достаточной степени и не познакомил с работой бюро горкома300. Брежнев продолжал вести себя так же, и когда по очереди назывались имена семерых кандидатов для выборов в бюро: «Я, правда, был на бюро всего четыре раза, все-таки я считаю, что я допустил большую ошибку и я целиком разделяю мнение о роспуске старого состава бюро. Это момент политического порядка, поэтому я продумал это и считаю, что такой отвод должен быть учтен»301. Тем самым он, выступая за снятие собственной кандидатуры, вовсе не оказался на этом заседании исключением. Большинство говоривших поступили так же. Они обвиняли себя в том, что ввели в должности или рекомендовали лиц, теперь арестованных как врагов народа, или сами имели репрессированных родственников. Часть кандидатов была в результате действительно вычеркнута после открытого голосования302. Но за Брежнева выступал исполнявший обязанности председателя горисполкома П. А. Алферов, который за год до него окончил металлургический институт: «Я выставил кандидатуру т. Брежнева и сейчас и вот почему. Брежнев сын коренного рабочего завода им. Дзержинского, сам Брежнев некоторое время работал на Урале. Я с ним занимался в институте. Он очень хороший товарищ, единственная ошибка его та, что он охотник, и он охотился вместе с Полем, они жили в одном доме. Брежнев молодой растущий работник»303. Хотел того Брежнев или нет, после этой речи все единогласно проголосовали за сохранение его кандидатуры и тайным голосованием избрали его в оргбюро304.