– Не, с меня хватит, – сказала Лиза.
– Ничего, если и переберешь маленько, – рассмеялся Джим. – Завтра выходной – отоспишься.
– И то верно. Семь бед – один ответ.
Однако у дверей паба Лиза пошла на попятный.
– Слышь, Джим, там небось соседей полно; нас увидят.
– Нет там никаких соседей, не дрейфь.
– Я не пойду. Я боюсь.
– Даже если нас и увидят – разве мы что плохое делаем? И вообще, можно сесть в отдельной кабинке. Тогда мы будем одни.
Лиза сдалась, и они вошли в паб.
– Мисс, будьте добры, две пинты горького, – заказал Джим.
– Я больше полпинты не выпью, сразу предупреждаю, – заявила Лиза.
– Да ладно тебе, – ободрил Джим. – Выпьешь, куда денешься.
После закрытия паба они брели по широкой улице к дому.
– Давай присядем, отдохнем. – Джим кивнул на свободную скамейку под деревьями.
– Нет, уже поздно. Мне домой надо.
– Погода такая хорошая, обидно задыхаться в четырех стенах. – И Джим без труда увлек Лизу на скамейку. И обнял за талию.
– Руки прочь, злобомышленник! – Лиза выдала фразу из пьесы так, как поняла ее. Джим только рассмеялся, и Лиза больше не делала попыток освободиться.
Они долго сидели молча. Пиво ударило Лизе в голову; теплый вечерний воздух пьянил едва ли не сильнее. Большая рука обнимала Лизу за талию; сбоку привалилось крепкое, тяжелое тело. Лиза снова испытывала странное ощущение – будто сердце сейчас разорвется. Лизе было душно, томно и в то же время больно – так обычно простуда начинается. Руки задрожали, дыхание участилось, воздуха не хватало. Едва не теряя сознание, Лиза всем телом подалась к Джиму; в следующую секунду ее забила крупная холодная дрожь. Джим навис над ней, обнял обеими руками, запечатлел на губах долгий страстный поцелуй. Когда он разомкнул губы, чтобы сделать вдох, Лиза отвернулась и тихонько застонала.
Потом они опять долго сидели в молчании. Лизу переполняло незнакомое прежде ощущение счастья; она бы хохотала, громко, до колик, если б не боялась нарушить ночную тишину. Совсем рядом, на церковной башенке, пробили часы.
– Господи! – воскликнула Лиза. – Час ночи! Мне надо домой.
– Здесь так хорошо! Останься, Лиза, побудь еще! – Джим крепче обнял ее. – Лиза, я люблю тебя. Я не могу без тебя жить.
– Нет, мне надо домой. Пойдем. – Она вскочила, потащила Джима за руку. – Пойдем же.
Молча они двинулись к Вир-стрит. Никого не было – ни впереди, ни позади; никто не мог их видеть. Джим больше не обнимал Лизу, они просто шли рядом, но все же не касаясь друг друга. Первой заговорила Лиза.
– Иди по Вестминстер-Бридж мимо церкви. На Вир-стрит попадешь с той стороны. А я пойду переулком, чтоб никто нас вместе не увидел… – Лиза почти шептала.
– Хорошо, Лиза, – согласился Джим. – Сделаю, как ты велишь.
Они подошли к переулку, о котором говорила Лиза. Это был узкий проход между глухих стен, иными словами, фабричные задворки; вел он к началу Вир-стрит. У входа стояли два чугунных столбика, чтобы ни конные повозки, ни ручные тележки сюда не совались.
Лиза и Джим как раз подошли к этим столбикам, когда на пустой улице появился человек. Лиза поспешно отвернулась.
– Как ты думаешь, он нас узнал? – спросила она, когда они с Джимом оказались на достаточном расстоянии. И добавила: – Видишь, оглядывается.
– А кто это?
– Он с нашей улицы, – пояснила Лиза. – Я сама ни с кем из его семьи не вожусь, но знаю, где они живут. Как думаешь, он нас узнал?
– Откуда? Темень такая!
– Но он же оглянулся! Если он нас узнал, завтра вся улица будет языки чесать.
– Мы ничего худого не делали.
Лиза протянула руку, чтобы попрощаться.
– Провожу тебя до дому, – сказал Джим.
– Не надо. Иди к себе.
– Темно; что, как ты в беду попадешь?
– Не попаду. Иди домой, оставь меня.
Лиза шагнула в переулок и остановилась, глядя на Джима. Их разделяли железные столбы.
– Доброй ночи, – сказала Лиза, продолжая тянуть руку.
Джим взял ее ладошку.
– Не хочу, чтоб ты уходила.
– Что ж делать? Я должна идти! – Лиза попыталась высвободиться, но он опустил ее руку на верхушку чугунного столбика и крепко прижал.
– Пусти! Больно!
Блейкстон не шевельнулся, только смотрел ей в глаза откровенно, требовательно. Лизе стало не по себе. Она пожалела, что пошла с ним.
– Пусти руку! – Лиза крохотным своим кулачком принялась молотить железную лапищу.
– Лиза! – с надрывом произнес Блейкстон.
– Что? – Лиза в очередной раз стукнула его по руке.
– Лиза, – Блейкстон перешел на шепот, – я хочу!
– Чего? – Лиза потупилась.
– Сама знаешь. Ну, так как?
– Нет.
Он навис над ней и повторил:
– Так как?
Лиза молчала, только молотила его кулачком по руке.
– Лиза, – Джим говорил хриплым, низким голосом, – Лиза, я хочу.
Она все молчала, прятала глаза и как заведенная била его кулачком. Он поймал ее взгляд. Кулачок застыл в воздухе, Лиза смотрела на Джима с полуоткрытым ртом. Внезапно Блейкстон как бы встряхнулся, ударил Лизу кулаком в живот так, что она зашаталась, и распорядился:
– Пошли.
И они скрылись в темном переулке.
8
Воскресный утренний сон миссис Кемп всегда был несколько крепче и продолжительнее, чем сон субботний или, скажем, пятничный; иначе Лиза в то воскресенье вовсе бы не выспалась. Она проснулась, потерла глаза; постепенно вспомнила и как ходила накануне в театр, и все остальное. Лиза вытянула ноги и испустила блаженный вздох. Сердце ее переполнял восторг; она думала о Джиме, и по телу разливалась любовная истома. Она закрыла глаза и представила его теплые губы; закинула руки, словно обнимая его за шею, словно приближая к себе; она почти ощущала, как колючая борода касается щек, а сильные крепкие руки подобно тискам обхватили талию. Лиза улыбнулась и снова глубоко вздохнула; затем выпростала руки из ночной рубашки и принялась их рассматривать. До чего худенькие, просто пара косточек, ни мышц, ни жирка; и бледные, все в сложном узоре набухших вен. Лиза не замечала, что кисти у нее огрубевшие, красные, в пальцы въелась грязь, а ногти обломаны, а то и обкусаны до мяса. Она поднялась с постели и стала глядеться в зеркало над каминной полкой. Воспользовалась пятерней как расческой, улыбнулась сама себе. Личико у нее было востренькое, зато щечки свежие, бело-розовые, а глаза большие, темные, как и волосы. Лиза чувствовала себя ужасно счастливой.
Одеваться не хотелось; хотелось мечтать. Лиза кое-как собрала волосы в узел, набросила юбку прямо на ночную рубашку, села у окна и осмотрела комнату. Большая часть украшений интерьера, имевшихся в распоряжении миссис Кемп, концентрировалась на каминной полке. Основу композиции составляли груша, яблоко, ананас, гроздь винограда и полдюжины пухлых слив, искусно сделанные из воска и весьма популярные в середине этого славнейшего из царствований. Каждый плод был выкрашен в оттенки, предназначенные ему Природой – яблоко щеголяло красными боками, виноградины отливали иссиня-черным, листья цвета малахита придавали композиции законченность. Урожай покоился на подставке «под черное дерево», покрытой черным бархатом, от грязи же и пыли его защищал впечатляющий стеклянный колпак, отделанный красным плюшем. Лизе всегда доставляло удовольствие смотреть на эту композицию, вот и сейчас при виде ананаса у нее невольно потекли слюнки. Два конца полки уравновешивали два розовых кувшина, расписанных по фасаду голубенькими цветиками; вокруг горлышка готическими золочеными буквами шло пояснение: «Дружеский Подарок». Эти произведения относились к более поздней эпохе, впрочем, столь же не чуждой прекрасному. Промежутки были заполнены кувшинчиками и чайными парами – внутри позолота, снаружи городской вид, по окружности – «Клактон-он-Си в Сердце Носи», или «Вечно Помни Милый Нью-Ромни». Немалое количество этой сувенирной продукции успело разбиться, но было заботливо починено с помощью клея; и вообще, по мнению знатоков, керамика от трещинки-другой в цене не теряет. Еще на каминной полке стояли портреты. С паспарту в бархатных рамках, порой украшенных ракушками, на Лизу смотрели неизвестные личности в старинной одежде, женщины в платьях с корсетами и тесными рукавами, с прямыми проборами в прямых волосах, с печатью суровости на лицах, с твердыми подбородками и узкими губами, с крохотными поросячьими глазками и в морщинах; мужчины, втиснутые в воскресные костюмы, окоченевшие в пристойных позах, каждый с длинными усами, бритыми подбородком и верхней губой и таким выражением, будто на плечах его неподъемная, хоть и незримая ноша. Были здесь и два-три дагерротипа – крохотные фигурки в полный рост, в золоченых рамках. Еще были снимки отца и матери миссис Кемп, а также помолвленных или только что обвенчанных пар – непременно дама сидит, джентльмен стоит, положив руку на спинку ее стула, или джентльмен сидит, дама стоит, положив руку ему на плечо. Снимки эти стояли на каминной полке, висели над ней и на других стенах, а также над кроватью; всякий, оказавшийся в комнате, попадал в оцепление застывших в вечной неподвижности лиц, взятых анфас.