Антон Задорожный - АПОКРИФЫ стр 2.

Мы, конечно, слишком серьезны. Нужно чуть иначе взглянуть – широко раскрытыми глазами или, наоборот, с прищуром – на эту историю с людьми, проваливавшимися год от года на самое дно. Увидеть в этом не бурление русской хтони, не простое дежавю́, а работу реинкарнации – не какое-нибудь косвенное доказательство, но самую бесспорную улику: снова эти двое-трое, снова яма, телефон: «Захлебнулись? Задохнулись? Скука, это уже было. Это понятно. Можно не обращать внимания», – полагает умудренный обыватель, а сам в ту же секунду постит новость о происшествии в твиттер. Так и живем.

«Как говорили Фрай и Лори, культура – это туалетная бумага. А впрочем, наверное, не следовало придавать столь широкой огласке ситуацию по стране с канализацией и туалетами», – подумывал унитаз, едва слышно журча водичкой в ночном полумраке: работяги давно дома. Охранник небось дрыхнет (прибежит, как приспичит).

Водичка журчала, унитаз, тускло освещаемый светом фонаря в окошко, продолжал рассуждать вслух: «Наверняка сохранились деревенские клозеты, построенные еще при жизни Чехова. К ним, на мой взгляд, отношение должно быть особенно бережное: если не как к примете времени, то как к музейному экспонату – точно. Что скажешь, друг?»

Ответа не было – сливной бачок отдался сладкой дреме. Утром, после того, как охранник в который раз, не нажав на кнопку смыва, уйдет, он расскажет, что ему приснился сон – воспоминание о молодом человеке, который едва успел сесть на ободок, чтобы избежать неприятного конфуза.

– Помнишь его? – спросит бачок.

– Помню, – ответит унитаз.

– Юноша, – поделится друг с другом, пока водичка, легко шипя, наполнит его керамическую полость, – понял главное: «можно мечтать и добиваться большего, но если присрется, а сходить будет негде, – мало не покажется!»

– А они говорят: пирамида Маслоу…

Хохот быстро пронесся по трубам туалета. Смех был слышен в каждой кабинке, но так же быстро смолк: снова кто-то захотел отлить.

Мерцающий свет

Вначале было шумно. Ветер, свистящий холодный ветер выгонял вперед себя звук, гулкий и неразборчивый. Далеко его гнал – во все стороны. Звук нарастал. Ветер усиливался. Серое море взрывалось, дыша брызгами, колючими, как снег в лицо. В постоянном движении оно поднималось ввысь, и так же стремительно ныряло не пойми куда – пропадая.

Город. Море. Шумное горе. Тревожное море звуков. Оно волнуется и трепещет, будто черная занавеска в комнате с открытым окном, из которого выбросился человек. Море дрожит, толкая к берегу волны, каждая из которых и вопит, и кричит, и бежит, не останавливаясь: лезет на новый гребень. Разбивается на осколки. Брызги, похожие на снег, бьющий тебе в лицо…

Море бушевало. Оно не хотело замерзать, но холод был сильнее.

Из шума появилась музыка. Отчетливая музыка, доносящаяся из уличных колонок торгового центра «Премьер». За ней шли, словно корабли по волнам – к берегу, люди, желающие завершить свои последние приготовления, – медлить нельзя, Новый год уже послезавтра. Люди ее слышали, но не слушали: пропадали в нутре торгового центра, толкаясь в очередях, мешая друг другу, ища и обретая. Обретя, они находили выход. Выплескивались наружу, радостно исчезая в праздничных огоньках Рязани – новогодней столицы 2020 года в России.

Вначале было шумно. Затем зазвучала музыка. Появился мерцающий свет.

Под невзрачными навесами для ашановских тележек (оба на равном удалении от входа – слева и справа от зеленых дверей, безразлично раздвигающихся, чтобы автоматически пропустить мимо себя посетителей, как песок сквозь пальцы), курила самая разная публика. Дымил и стар и млад.

Музыка не смолкала. Одна веселая песенка сменялась другой – такой же бессмысленной, как и первая:

Песен в плейлисте было немного, так что вскоре они повторялись снова.

Ашановский сотрудник (на вид типичный «гастр» в красной форменной одежде гипермаркета) наученно и зорко следил за тележками: отгонял свободные куда следует, размашисто шагая по стальной сетке, звенящей каждый раз, когда на нее наступала нога человека. Справившись, он пропадал в здании, а через несколько минут опять появлялся на улице. И все повторялось. В закутке за автоматическими дверями мальчишка южной внешности, переминаясь с ноги на ногу от холода, от которого простенькие кеды спасти не могли, спрятав руки в карманах своей желтой куртки, кого-то ждал. Не дождался: набирая что-то в телефоне, ушел в неизвестном направлении. Оказалось, что там, где минуту назад был этот мальчик, толстая женщина в куртке продает мягкие игрушки. Игрушки не пользуются спросом, но она не из робких – кто-нибудь купит: работа есть работа.

Закупившись суши, группа китайских туристов, в радостном волнении болтая между собой, идет к своему автобусу. Вслед за ними из торгового центра выходит растерянный русский мужик – шапка набекрень, глаза полны досадного удивления.

Говорит по телефону, обалдело поправляя головной убор:

– Нехерасе я дурак – зашел в «Ашан» за шампанским… Да какой там купил. Вспотел только: очередь. – Делает паузу и, застегиваясь, улыбается, прибавляет: – Зато кефира тебе взял. Скоро буду.

Успокаивается. Заканчивает разговор. Бежит куда-то.

Бегут куда-то. Хлопок! Все оборачиваются вправо: на тротуаре автостоянки пацаны взрывают петарды. Стихло. Облегченно выдохнули. Снова курят. Снова бегут. Входят и выходят.

Уже никто не замечает служащего с бело-красными тележками, и кажется даже, что так всегда было. И катится само по себе.

Две милых школьницы, судя по всему, давние подружки, класса, например, из пятого, обнялись, поцеловавшись в щеку:

– Ну, мне туда, – нехотя, но спокойно говорит темненькая, похожая на белочку, девчонка.

– А мне – туда, – показывает в противоположную сторону светленькая, с аккуратным носиком. Только что вышла из тепла, а щечки уже румяные на ветру.

Расходятся. Брюнетка берет маму за руку и так спокойно, что можно подумать, обреченно, идет к авто. Блондинка, накинув на себя капюшон, идет вправо: ей по трубе надземного перехода нужно перейти шоссе на другую сторону – к остановке. Там она обнаружит, что ей не хватает трех рублей на проезд, но и не подумает отчаиваться: объяснит случившееся какой-то доброй девушке, наверное, студентке, которая поможет мелочью.

Все у них будет хорошо. Но не у всех.

Мама и сын вышли из машины. Мама – женщина лет тридцати пяти, с опухшим то ли от невыносимой усталости, то ли от алкоголя, лицом, грязными волосами желтоватого цвета и глазами, в которые больно смотреть – настолько они печальны; и ребенок лет двенадцати, квадратноватое маловыразительное лицо и деревянистая походка которого не помогали определить его возраст точнее.

Мальчик, закутанный в нелепую фиолетовую куртку и такие же нелепые брюки полукомбинезона, заткнутые в сапоги, был на своей волне: не смущаясь обстоятельствами внешнего мира, его правилами и приличиями, он уверенно поднимал хабарики, разбросанные около входа в ТЦ: один за другим. Все происходило быстро и удивительно красиво: казалось даже, что это – не более, чем часть новогоднего выступления. В том, как ловко такой одеревенелый мальчишка складывался пополам, была своя магия. Завораживало и удивляло и то, что перчатки на его ручках-веточках ничуть не мешали исполнять свой номер: двигаясь напрямик вдоль оранжевой стены к тележкам под навесом, словно змейка из игры в старом мобильном телефоне, наклоняясь, подбирая сигаретный фильтр, мальчик распрямлялся. Поднимая руки над головой, он разламывал фильтр на две части и, опуская руки, отбрасывал фрагменты волокна в обе стороны – будто салют запускал. Так играют осенними листьями обычные дети и их родители – подбрасывают их над головой. И кружатся, кружатся, кружатся…