Умма в своих владениях разделила духовное и военное ремесло. Отныне жрицами могли стать только женщины как чувствительные к ритму вселенной и отдающие свою кровь в дар богам. А вот власть Умма отдала мужчинам. Правительница боялась, что, отдай она власть женщинам, мужчины отвоюют обратно лакомые места, и женщины города потеряют даже то возвышение, которое она способна была даровать им.
Установила Умма и новый порядок наследования, чтобы никому не досталась ноша не по способностям. Всю жизнь опасавшаяся, что Сиппар отберет свои земли обратно, Умма прожила мало и не смогла позволить себе роскошь отказаться от армии, как изначально желала. Но люди с теплотой вспоминали свою рассудительную и скромную правительницу.
3
После церемонии Амина уже без прежней робости приблизилась к Лахаме, ореол которой становился понятнее с каждым священнодействием. Как остальным девам, Амине не приходилось ютиться в узких комнатках при храме и конкурировать за лучшие куски в похлебке. И силы она тратила на осмысление манерных выбросов назидательницы, не задаваясь вопросом, не повредит ли ей эта оторванность, если придется бороться за положение при храме.
Пышно распласталась ночь, пряная испарениями листьев. Спокойная желтизна втерлась в отделку храмовых стен. Плечи Лахамы поблескивали, будто смазанные оливковым маслом лучшего отбора.
– Откуда этот танец? – с почтением, лишенным заискивания, спросила Амина.
Лахама повела ладонью по лепесткам расшитого халата, спадающего к фигурным пальцам ее длинных ступней. Разморено и непререкаемо она ответила:
– Я всю жизнь принадлежу этому храму. Было время совершенствоваться. Главное же… захватить воображение наблюдающих.
Лахама чарующе улыбнулась почти без спеси, которую Амина – одна из немногих – прощала ей. В полумраке блеснули ее зубы, вычищенные кристаллической содой – жрицам не допускалось общаться с богами грязным ртом.
– Неужели речь здесь более о зрелищности, чем об истине?..
– Удивленный человек быстрее поверит в плетеные другими истории. А нам остается шлифовать мифы подобно тому, как мастера обтачивают камень крутящимся кругом.
– А мифы о реке ты тоже шлифовала?
– Есть ли та река? Была ли в начале времен?.. Быть может, это лишь протоисточник сознания человечества. Незримое объединение, от которого мы видим только блики и принимаем это за собственные воззрения.
Амина в восхищении от этой фривольной мысли даже стала тише дышать.
– Мифы говорят, что река есть.
– Как ее понимаешь ты?
– Как место, где хранится все нам ведомое… Закатанное во все причудливые знаки, которые только мы выдумали. У берега ее можно постичь все науки, не читая табличек. Всю нашу предтечу. И так же записать в это поле свои мысли, чтобы кто-то далекий прочитал образы, а не глухие слова.
Лахама зачарованно улыбнулась, склонив голову набок.
– Много я слышала о реке от разных людей, и каждый добавлял что-то свое… Наше существование – и есть та самая назидательная сказка, из которой затем творятся мифы. Вот и выходит, что сам поток времени – и есть та река. И мы учимся общаться друг с другом вне времени, придумывая письменность и искусство. А что если есть где-то на земле еще общество, подобное нам, где все совсем иначе? И в их реку мы тоже когда-нибудь войдем.
– Кроме нас нет на земле столь же преуспевших обществ, – неуверенно ответила Амина, вспоминая о бирюзе и легчайших нитях из загадочных краев, откуда приплывали храбрые мореходы с восхищением и азартом в глазах. Поговаривали, что нити эти добывают из жирных червей, которых чужеземцы берегут и никому не показывают.
Лахама приподняла уголок рта, который расплылся эластичными волнами ее кожи.
– А за пределами земли?
В детстве Амине казалось, что за пределами этих выжженных земель, изредка обтекаемых раскатами рек, встречаются лишь единичные путники из соседствующих селений. Влекомые сюда на свет башен и онемевшие от восторга, потому что у них не бывало монументальных построек и роскошных садов, высаженных в центре города и регулярно орошаемых искусственной системой. Доселе путники эти и помыслить не могли о чем-то подобном… Но ведь путники эти где-то рождались, кормились и набирались сил для долгих странствий. Путники были родственны им, и при том совсем иными, иначе размазывающими на керамике путь многих поколений. Давно Амина читала, что их предки воспринимали землю как плоский диск. И были поражены, когда увидели других людей, пришедших невесть откуда и говорящих на тарабарщине. Чужие земли в Умме до сих пор назывались так же, как нижний ярус миров их пантеона. Ее земляки с трудом называли пришлых людьми.
– За пределами земли… Бесконечный океан.
– А небесная твердь разделена на семь сфер, – насмешливо отбила Лахама. – Для чего ты пошла в жрицы, если верила в эти россказни? Неужто чтобы только не рожать детей или богов любить, как недосягаемых мужчин?
Амина замолчала, потупив глаза.
– Не думаешь же ты, что по ту сторону мы и впрямь видим то, что рассказываем люду? Они хотят слышать то, что понятно, раздроблено в муку. А богов создает народ. Он принимает то, во что уже готов поверить.
– Все… так просто? Только выдумка?
– Боги дома ведь были трупами предков, которых когда-то хоронили под порогом в глиняном панцире. Предки лепили на них маски и делали из их тел идолы, украшенные лучшей домотканой одеждой. Они перешили в богов деревень, а затем городов. Обрастая фантазией каждого человека, языка которого касались, они достигли форм наших современных божеств. Каждому поколению отчего-то свойственно искреннее убеждение, что у предыдущего вовсе никогда не было огня в глазах… Раньше не было пропасти между богом и человеком, и по сей день наши боги внутри того же непреложного закона, что и мы. Они не всесильны, не находишь? Над ними будто стоит что-то более значимое, как и над нами. Потому что рисовали мы их с себя.
Амина не поверила в эту крамолу. Но вспомнила похороны своего отца. По его предсмертному велению тело вынесли за город и оставили на растерзание хищным птицам, как практиковалось в их роду когда-то очень давно. Отец хотел переродиться в птицах, а затем в траве, чтобы когда-нибудь вновь воплотиться в ткань живого. Когда птицы снимали мясо с его костей, Лахама говорила, что дух его высвобождается и несется к предкам. Череп отца оторвали от скелета и велели забрать Амине, как реликвию. Она спрятала его в самый отдаленный угол своих покоев и с содроганием вспоминала об этой бесценной и тяготящей ноше. А с некоторых пор ненадлежащее захоронение тел в начало расцениваться как поиск защиты у души, которая из-за этого не может уйти в мир теней. И этот древний обычай перестал поощряться.
– Возникнет когда-нибудь край с совершенно иной жизнью, – только и смогла ответить Амина.
– Может быть другой строй – но тогда цивилизация не добьется успеха. Чтобы кто-то воздвиг монументальные храмы, надо, чтобы кто-то прокаженным умер у берега вспененной реки.
– А без храмов не обойтись? Чтобы никто не умирал.
Лахама, на многолюдных собраниях действующая на эффект, не боясь быть странной, сегодня отличалась ненавязчивой жестикуляцией.
– А как мы запечатлеем себя в вечности? Если мы продолжим канализацию в самые отдаленные уголки города, останутся ли в казне деньги на обсерваторию, о которой так давно грезят учителя?
– Но существование нищих тяжело…
Лахама пожала плечами.
– Даже если существование тяжело, оно все равно прекрасно.
– И все же обсерватория важна… так же, как канализация.
Лахама явно не была настроена обсуждать проекты развития города. Она вытянула спину и, заострив плечи в приподнятом положении, поджала губы в играючи-капризном отсвете.