Наконец невозмутимо встала, сделав вид, что подняла оброненный предмет, и вернулась на тротуар.
Ну вот, Дани попался. Ему не удастся уехать в десять вечера, как вчера, и он останется на ночь у нее. Она удовлетворенно вернулась домой.
Она с наслаждением прислушалась к голосу в ее гостиной; босоногий адвокат, уроженец Антильских островов, сидел в кресле и обсуждал по телефону подробности какого-то дела; рукава его рубашки были засучены.
Она с любовью на него посмотрела. Когда он оставался у нее, она его обожала. Но если он находился вне ее квартиры, она, не желая смириться с особенностями его профессии, ревновала его; подозревала его в том, что, болтая с коллегами, он выставляет себя неотразимым мачо и смеется над ней, Фаустиной; боялась, что он навещает прежних любовниц, но еще больше ее страшила мысль, что он спит дома один и забыл о ней. Короче, когда он выходил за дверь, ей была совершенно неинтересна его жизнь, она испытывала к ней только ненависть.
Когда он закончил разговор, она села к нему на колени и обвила его руками.
— Женщина гибнет, ей требуется помощь, — прошептала она.
Он отозвался на ее ласки. Она добавила чувственности. Их губы встретились.
В этот миг телефон зазвонил снова.
— Закрыто! — дурачась, выкрикнула Фаустина голосом булочницы, опускающей железный ставень своей лавки.
Дани склонился посмотреть, кто ему звонит.
— Нет! — запретила ему она.
— Ты как ребенок.
— Я сказала: нет!
— Фаустина, я должен ответить.
Она не отпускала его, и он силой разомкнул ее руки, высвободился, бесцеремонно поставил ее на ноги и сердито взял трубку.
Она была в бешенстве. Мало того что он отверг ее ласки, так еще прибегнул к физической силе. До сих пор она знала только крепость его объятий, а теперь этот скот обратил свою мощь против нее. Насилие в чистом виде.
«Ненавижу его!» В ту же секунду у нее появилась единственная цель: сделать ему больно сразу, немедленно.
Сейчас Дани продолжал обсуждать с коллегой какое-то срочное запутанное дело, стараясь при этом не подходить близко к Фаустине, распространявшей волны язвительности.
Она вернулась в кухню, заставила себя успокоиться, приготовила аперитив и вернулась с подносом.
Она увидела, что Дани, краем глаза наблюдая за ней, заметил перемену. Попрощавшись с коллегой, он повернулся к ней:
— В моей профессии есть неотложные обстоятельства. У меня был незавершенный разговор, который нужно было довести до конца.
— Да, конечно, опять твоя профессия, твоя исключительная профессия.
— Твоя ирония неоправданна.
— Когда ты говоришь о своей работе, у меня складывается впечатление, будто я бездельница и все мы, простые смертные, не удостоившиеся чести быть Дани Давоном, членом адвокатской коллегии Брюсселя, погрязли в дилетантстве.
— Я говорил тебе, что у меня есть определенные ограничения.
Она схватила телефон и занесла руку над вазой с тюльпанами:
— А у меня нет!
С этими словами она разжала пальцы, и телефон плюхнулся в воду.
Он в бешенстве прыгнул и вытащил его:
— Несчастная идиотка!
Он обтер телефон салфеткой и бросился в ванную, чтобы высушить его феном. Фаустина смотрела на его суету с улыбкой, означавшей: «Если б ты знал, как ты смешон».
В конце концов он, затаив дыхание, попытался включить его, и — о чудо! — телефон заработал. Дани с облегчением сел на край ванны:
— Не вздумай повторить свой фокус!
— А что будет?
Он сокрушенно вздохнул:
— Чего ты добиваешься?
Фаустина опешила. Она была готова к боевым действиям, ждала раздражения и лицемерных увещеваний, но, когда ее без экивоков спросили, чего она хочет, вся ее воинственность иссякла.