Как вашему сыну это удалось?
— Как и с другими: он ее закадрил.
— Где он встретил ее? Как? Почему? Вы не отдаете себе отчета, до какой степени эта женитьба…
Она хотела сказать «неожиданна», но в последний миг вильнула в другую сторону:
— …чудесна!
Марселла воздела очи к потолку и проворчала:
— Поживем — увидим! С женитьбой ведь как: сначала огонь и пламя, а потом одна зола. Посмотрим, сколько они продержатся, эти голубки.
— Марселла, ваш сын станет богатым!
— Тем лучше, ведь он мне задолжал двести сорок два евро! Не знаю, говорила ли я вам, но я выдала ему авансом двести сорок два евро, чтобы он смастерил мне ночной столик. И вот тебе: и столика нет, и двести сорок два евро плакали! Худо дело…
Она наткнулась на стул, путавшийся у нее под ногами, в сердцах саданула по нему ногой и поставила в угол.
Мадемуазель Бовер не могла уразуметь, как эта тупая мамаша без конца пережевывает историю про двести сорок два евро и ночной столик, в то время как ее сыну предстоит свадьба века!
Видя эту несообразность, она решила уточнить:
— Марселла, а где живут родители вашей будущей невестки?
— В самом конце авеню Луизы, Сквер дю Буа.
Мадемуазель Бовер вздрогнула: на Сквер дю Буа, частной улице с черно-золотыми решетками, располагались роскошные жилища площадью от семисот до тысячи квадратных метров; это была своего рода элитная деревня, обиталище старых и новых толстосумов; во времена бельгийского франка ее называли «тупиком миллиардеров», а с переходом на евро стали называть «тупиком миллионеров».
— А вы уже видели эту девушку? И ее родителей?
— Нет еще.
— Ваш сын вам не предлагал встретиться?
— Он намекнул мне на одну вещь, которая мне страшно не понравилась, и я вытолкала его за дверь. Но если он вернется, я поручила своему афганцу выставить его снова.
— Но что произошло, Марселла?
— Он хотел проверить, как я собираюсь одеться и что буду говорить.
Ну какие могут быть сомнения! Рассказ Марселлы — чистая правда.
— Вот так, мадемуазель, — продолжала Марселла, — можно подумать, ему стыдно за мать!
Она выпустила из рук пылесос, стукнула себя кулаком в лоб и разрыдалась. Мадемуазель Бовер бросилась к ней, обняла за плечи, зашептала слова утешения, хотя на самом деле очень понимала этого мальчика, который, вытянув выигрышный билет, не на шутку боялся, что мать спугнет его удачу.
Ее захлестнула волна доброты. Она усадила Марселлу в кресло, села на табурет напротив и, держа ее за руки, стала увещевать:
— Марселла, ваш сын хочет убедиться, что его любимая мама понравится родителям его невесты. Он хочет быть уверенным, что вы сумеете построить с этой семьей добрые отношения. В его просьбе нет ничего ужасного.
— Вы так думаете?
— Я в этом уверена. Если хотите, я вам помогу.
— В чем?
— В подготовке вашей встречи.
Марселла поморщилась:
— В конце-то концов, мадемуазель, ведь речь идет всего лишь о девчонке и ее родителях, торговцах шипучкой. Он же не собирается представить меня английской королеве!
— Боюсь, Марселла, вы недооцениваете Пепериков. Оставим английскую королеву, но Пеперики входят в полусотню самых состоятельных семейств Европы.
Консьержка побледнела:
— Да бросьте!
— Именно так. Обычно такие девушки, как Кристелла Пеперик, — и это совершенно нормально — выходят за самых богатых наследников. Или уж за принцев. Но не за вашего сына!
— Бог мой, в какое дерьмо он вляпается!
— Помогите ему.