— Любить кого-то — значит любить и его недостатки.
— О, как красиво, отличное название песенки для малолеток.
— Я знал, что тебе понравится.
На этот раз Натан, очарованный другом, хотя и строил обиженную мину, потянулся к нему целоваться. Им нужна была именно такая, накаленная атмосфера: чтобы туда-сюда летали искры, саркастические замечания, обжигающие издевки. Подтрунивать друг над другом был их способ объясняться в любви. Они побаивались привычных традиционных признаний, возможно, потому, что побаивались самой традиционной любви, а вот разыгрывать презрение, пренебрежение, даже ненависть — это их освежало, то, что для других гадости, для них было словно подарок. И чем злей они высмеивали друг друга, тем сильнее ощущали, как они близки. Их чувства, чтобы сохранить искренность, должны были облечься в злословие.
А сами они катались по дивану, прижавшись друг к другу, каждый старался подмять другого — и не мог. Они знали, что не станут больше заниматься любовью — это уже сделано, — но им нравилось в это играть.
Наконец они свалились на ковер, расцепили объятия, легли рядышком на спину и, держась за руки, стали разглядывать люстру на потолке.
— А я знаю, кто написал эти записки, — шепнул Натан.
— И кто же?
— Ты не поверишь.
— Поверю. Так кто?
— Бог.
Натан приподнялся на ковре с серьезным видом:
— Сам Бог дал их нам, чтобы мы укрепились в своей любви.
Том тоже сел.
— А ты что, веришь в Бога?
— Что ты об этом знаешь?
— Ну, вот же я и спрашиваю!
— Стоп! Недостаточно переспать со мной двести-триста раз, чтобы вторгаться в такие интимные области!
Том засмеялся:
— Какие ты непристойности говоришь!
— Вот черт, а я-то считал, что это, наоборот, возвышенное и духовное.
Натан подлил себе кофе, а потом провозгласил менторским тоном:
— Бог взял перо, окунул его в чернила сострадания и повелел нам ничего больше не ждать.
И он проговорил басом, словно изображая Бога и намереваясь затронуть самые сокровенные струны души:
— Живите вместе, дети мои, и платите не две арендные платы, а только одну, и пусть эта общая плата станет подтверждением вашего союза, истинно говорю вам. Том, сын мой, отошли уведомление о расторжении контракта своему арендодателю. Натан, дочь моя, выброси свои порножурналы и весь арсенал вибраторов и освободи место в своих шкафах для вещей Тома. И когда выполните мою волю, будете счастливы, дети мои, во веки веков.
— Аминь, — заключил Том.
Натан подскочил на месте:
— Я не ослышался?
Он подошел к Тому, на лице у него застыла странная гримаса, поза тоже была напряженной.
— Ты сказал «аминь»?
Том флегматично ответил:
— Ну да.
— Ты это автоматически или потому, что и правда согласен?
— А ты сам как думаешь?
— Том, я знаю, что ты не католик и вообще не верующий, но ты немножко понимаешь иврит?
— Достаточно, чтобы знать, что «аминь» или «амен» значит «да будет так».
— То есть ты согласен жить вместе?
— Ну, если ты согласен на мезальянс с неверующим.
— Да я сплю и вижу!
— Тогда аминь.
Все следующие дни Натан не скрывал своей радости: не ходил, а бегал вприпрыжку, не говорил, а буквально захлебывался потоком слов, не смеялся, а ржал как лошадь. Тома потрясло, что друг так бурно переживает это событие: сам он на вид был спокоен, хотя в душе тоже радовался.
Как-то ночью, когда они смотрели в постели американский фильм, Том вдруг резко повернулся к Натану:
— Это анонимное письмо отправил человек, который хочет от нас избавиться!
Натан выключил телевизор.