Хорошо, что за спиной оказалась софа – так бы я грохнулся на пол. Он угадал все мои желания, все мечты. Фокусник достал из-за моего уха карту, которую я загадывал одинокими ночами, втайне от самого себя.
– Кто вы?.. – спросил я полушепотом, еле шевеля онемевшими губами.
– О, это, друг мой, вопрос философский. Для тебя – кстати, теперь будем на «ты» – я просто Вольф. Но сейчас намного важнее кто ты и чего хочешь. А впрочем, все и так ясно: ты звезда, у тебя звёздная болезнь, и ты хочешь от неё избавиться. Но от звёздной болезни есть только одно лекарство – смерть, и мы готовы её тебе предоставить. В том виде, в каком ты о ней мечтал.
– Но ведь это незаконно… – вырвалось в меня.
– Об этом не беспокойся. Любая законность – сугубо бумажный вопрос, а юристы у нас первоклассные.
– Нет… нет… это же полная чушь, – мотал я, как помешанный, головой. – Родственники, поклонники… Меня все знают, я не могу так просто…
– А кто тебя знает? Отец-тусовщик, потягивающий травку на Кипре? Ты для него умер, как только взял в руки гитару. Орда сэдбоев, видевших тебя либо в клубной трясучке, либо в клипах в качестве «360»? Они не узнают тебя, даже в упор увидев – новости уже всё сказали.
– Хорошо, с ними ещё допустим… – Я уже торгуюсь? – Но судмедэксперты, доктора… мне что, не смеяться, пока они щекочут меня пёрышком, и не кричать, пока вскрывают?..
– Ладно, давай я лучше объясню, как это будет. – Кажется, мои вопросы только испытывали его терпение. – Но для начала немного о нас. Мы – загробное акционерное общество «Танатос на Багамас» (название ещё не утвердили, пытаемся адаптировать под русский рынок). Наши клиенты – это уставшие от славы, внимания, но не от жизни дамы и господа, которые хотят заново родиться, не выронив при этом изо рта серебряную ложечку. И мы им в этом помогаем, обеспечивая их смерть в информационной среде, на бумаге, в общественном сознании – в общем, где угодно, кроме как в жизни. Для этого наши клиенты проходят несколько этапов, так сказать, умерщвления. Первый – подготовительный или «последний вдох». Мы лепим твоего воскового двойника для прощаний, улаживаем дела во всех инстанциях и на основе анализов подбираем для тебя наилучший вариант ухода из жизни. Здесь тебе нужно лишь особо не рыпаться, в камеру не улыбаться (хотя, если неймется, можно – трагичность сама собой подрисуется уже постфактум), ну, и примерять потихоньку посмертную маску. Второй этап, собственно умирание, уже в большей мере на твоих плечах – ну, пока они, разумеется, ещё тёплые. Постишь в социальных сетях предсмертную записку, если добровольно, или хрипишь в трубку скорой, если принудительно. Тут уже подключаются наши люди: бригадиры, медики, патологоанатомы, следователи – ох эти истинные ангелы смерти!.. Ну, а потом и твои, с трибьютами, слезами, прощальными постами, аватарками с чёрной ленточкой, шквалом аморальных мемов, срачем в комментах, ну, и, конечно, похоронами. Все это – информационный перегной, из которого на поверхность неспешно вылезет твоё свеженькое надгробие. И затем – последний этап, «райские кущи»…
И тут я представил. Слезы близких (если быть честным, только Леры), взбаламученный интернет, моё всепрощающее, безмятежное восковое лицо и языки, внезапно смягчившиеся, упражняющиеся на трупе в красноречии: «Твой свет ещё веками будет озарять наши скудные пределы. Покойся с миром, одинокая звезда», «Светоч, что единственно осветит для потомков наш тёмный, невежественный век…» – и… свободу. Я представил, и меня охватила спирающая дыхание, искристая эйфория, будто в полутёмный кабинет вошла та, кто воплотит мою задавленную, влачащуюся за мной с самого детства влажную фантазию.
– Сколько?.. – с пересохшим горлом просипел я.
– Ох ты как завёлся!.. Насчёт денег можешь не переживать – мы только тестируем услугу в здешних широтах, и для тебя, как для храброго испытателя, это не будет стоить ровным счётом ничего. Ты лучше составь щедрое завещание, пожертвуй копеечку фондам. – Ещё одна фантазия, промчавшись в голове, обдала всё нутро нежным, ласкающим теплом.
– Ну уж нет… – отмахнулся я от него, – переродиться, начать всё сначала – и всё бесплатно? И что, я должен просто вам поверить?.. – Вольф ответил только какой-то понимающей, бессильной улыбкой. – Ну, есть же у вас наверняка какие-нибудь лицензии, сертификаты, книга отзывов, в конце концов…
– А, ты про «Некрономикон», – фальшиво встрепенулся он. – Если серьёзно, загробная жизнь наших клиентов является юридической тайной, а сертификатов за неимением конкурентов у нас нет. Так что да, если хочешь умереть так, как всегда мечтал, придётся просто поверить на слово.
Все эти побрякушки, украшавшие кабинет, сейчас показались мне такими фальшивыми, такими… съёмными. За ними мне вдруг отчётливо увиделись голые стены, которые останутся на следующий день, когда деревянные папуасы будут уже на полпути в африканские степи… Этот этнический скраб, тонизирующий тесный подвальчик посреди Москвы, был олицетворением того прохиндейского дурновкусия, которым морочат голову наивным мечтателям вроде меня. Конечно, они не хотят с меня ни копейки – а как ещё втиснуться ко мне в доверие?
– Благо, – продолжил Вольф ровно там, где оборвались мои мысли, – никаких бумаг мы подписывать не просим (не будем же мы усложнять нашу шредерскую работу), никуда не торопим, так что ты пока погуляй, полюбуйся жизнью, а, если всё-таки надумаешь, приходи – через три дня уже всё будет готово.
– И что, если я передумаю, никаких проблем? Могу даже не приходить?
– Ды-а, – как-то пустяково пропел Вольф, отчего желание спорить и что-то уточнять тут же пропало.
Весь следующий день я бесцельно блуждал по городу. Навещал родные улочки и слонялся по случайным дворам, с которыми меня связывала разве что любовь к печальной, окраинной красоте. И всюду за мной следовало ощущение какой-то волнительной невесомости всех чувств, которое отдаляло от меня эти места, делало их безнадёжно чужими. Их перспектива, сотканная из воспоминаний и фантазий, схлопывалась; они словно бы мелькали за окном такси, везущего меня в аэропорт.
То же самое я почувствовал, когда уже под вечер вернулся домой. Коридор, увешанный фотографиями и бейджиками с крупнейших музыкальных фестивалей; полки, на которых Лера так старательно размещала всех этих эмтивишных космонавтов и один золотой граммофончик, за которым мы с ребятами летели за океан, – все это были памятники чьим-то победам, возможно радостным, возможно пирровым, но не моим. Кровать, несуразно большая и пышная, чёрная глыба телевизора, бесхозная гитара на стойке в углу, рабочий стол, всклокоченный вдохновением, а на нем какое-то словесное макраме, прерванное на середине. Квартира стала скучным музеем, в котором я был единственным посетителем.
На второй день я отправился писать завещание. Все деньги, полученные мной с дистрибуции музыки, концертов и участия в саундтреках к фильмам – то есть всё, что было, – переходили семи разным фондам, которые я нашёл по пути к нотариусу. Недвижимости у меня не было (квартиру снимал), так что от него я вышел бедным посмертно. Я подумал, что даже и без всей этой понарошечной смерти я хотел бы именно так распорядиться накопленным добром.
Видите ли, когда толпы поклонников и серьёзные суммы на счётах были только наивными грезами, мне казалось, что, став звездой, я разрушу все стереотипы о них, смету их своим прытким до четвёртой стены нравом. Я хотел быть той знаменитостью, которая в моих детских фантазиях сидела со мной на одной лавочке, гуляла по ночному парку и говорила чуть отстранённо, но по-доброму о слишком понятной ей жизни. И всё это в то время, как набитый битком стадион ждал её появления. Ведь, как и кумир для нас, мы тоже для него одни. Так нам кажется. Но со временем, подарившим мне всё, о чём я мечтал, я познал трясинные свойства повседневности, которые тем сильнее, чем наглее водитель, надеющийся промчаться по «зелёной улице». И я очутился в сумрачном лесу. Всегда немного недовольный и как бы чем-то пришибленный, как старик, мимо которого мчатся шальные дети – мои былые амбиции и грандиозные планы. Мне подсовывают ручку, медиатор, статуэтку, микрофон, очередной левак на рекламу, а я смотрю немного в сторону, на них, как они сверкают, но теперь лишь пятками… Короче, это я к тому, что пусть хотя бы мёртвым я совершу широкий, разрывающий повседневность жест.