Бенни страдала от ревности. Она сидела и молчала, боясь, что голос ее выдаст.
Но Ева ничего не замечала. Она продолжала думать о том, что сказала и сделала бы Нэн на ее месте.
— Наверное, дело в том, что она смелее нас. Нэн всегда говорит так, словно знает, что она делает, хотя на самом деле может не знать ничего. В этом весь секрет.
— Наверное, — буркнула Бенни, надеясь, что голос ее не выдал.
— Нэн умеет заставлять людей делать все, что ей хочется, — сказала Ева. — Представь себе, она добилась того, что нам разрешили курить в больничной палате!
— Но ты же не курила! — испугалась Бенни.
Ева хихикнула.
— Попробовала за компанию. А остальные смолили вовсю. Это было дело принципа.
— И что эта миссис Хегарти будет здесь делать? — спросила Бенни.
— Не знаю. Гулять. Боюсь, здесь ей будет одиноко.
— Дома ей тоже было бы одиноко, — ответила Бенни.
— Ты не разговаривала с Шоном?
— Нет. В прошлый уик-энд он надулся как сыч. Когда увидел меня в церкви, то отвернулся. К несчастью, надолго его не хватило. Вчера вечером он подошел и начал звать меня в кино. Мне очень стыдно, но я сослалась на тебя. Мол, я не знаю, что буду делать, пока не поговорю с тобой.
— Конечно, это ему не понравилось.
— Ну, Шон сказал, что ты наверняка захочешь пойти к Марио и щелкать там пальцами вместе с Фонси… Он говорил очень неодобрительно.
Ева прыснула со смеху.
— Интересно, что ему сказал Фонси. Знаешь, он ужасно смешной. Уверен, что может стать здесь большой шишкой.
— В Нокглене это нетрудно.
— Я сказала ему то же самое. Но он ответил, что я его не поняла. Если он станет большой шишкой, то сделает так, чтобы о Нокглене узнала вся страна.
— Вряд ли ему это удастся, — мрачно ответила Бенни.
— О боже, ты говоришь как помесь отца Руни с миссис Хили. — Ева неодобрительно покачала головой.
— Может, я и есть их помесь. Может, моим родителям подсунули не того ребенка.
— Их ребенком наверняка был бы мальчик, — возразила Ева, после чего обе расхохотались.
Кит Хегарти сказала, что никогда не видела такой чудесной комнаты. Именно этого она и хотела. Маленькую комнату с низким потолком, без теней в углах, которые заставляли ее всю ночь бодрствовать. Она знала, что будет спать здесь крепче, чем дома. Кроме того, ей хочется заняться каким-нибудь полезным делом, сказала она. Она мало что умеет, но привыкла вести домашнее хозяйство.
Мать Фрэнсис ее успокоила. Не сейчас. Может быть, позже. Сейчас ей нужно отдохнуть. Она показала миссис Хегарти часовню. Там было темно и тихо. Перед алтарем стояли на коленях две монахини. Мать Фрэнсис объяснила, что утренняя месса уже закончилась, но скоро начнется дневная. Если она захочет прийти и послушать, как поют монахини, сестры будут рады.
— Я не уверена…
— Я тоже, — решительно сказала мать Фрэнсис. — Конечно, это может вас опечалить. Но может оказаться и тем, что вам необходимо. Посидеть в церкви рядом с незнакомыми людьми и оплакать сына. Там есть витражи. Я покажу их вам. Правда, они не в очень хорошем состоянии. У нас нет ни денег, ни людей, чтобы ухаживать за ними. Ах, если бы видели их тогда, когда был жив отец Евы…
Она рассказала Кит историю, которую знали только жители Нокглена. Историю о монастырском работнике и мятежной дочери здешнего помещика, о мезальянсе, беременности, венчании, рождении Евы и двух смертях.
На глазах Кит Хегарти проступили слезы.
— Почему вы мне это рассказываете? — спросила она.