Вот Сук Аль-Хаммидия – старинный восточный базар, крытый рынок, вокруг которого, как лаваш на шаурму, наворачивается все самое интересное в городе. Длинный широкий коридор освещен электрическим светом. Вместо стен – сплошные ряды лавочек и магазинов. Шелка, золото, чайники, шали, кальяны, орехи. Мясные туши, ткани, снова ткани, сладости, драгоценности, игрушки. Продавцы неизменно называют двойную цену. Под ногами мельтешат ослы и оборванные дети. Со всех сторон – крики, суета, сутолока. В глазах рябит от фейерверка разноцветных одежд. Арабы на разные голоса торгуются друг с другом и с чужеземцами. Мандарины, четки, блюдца, подносы. Концентрат пестроты востока. Здесь в очередной раз за эту недолгую поездку я начинаю чувствовать себя богатым заморским купцом в сказочном тридесятом царстве… «Two dollars! Ok, one!» – окрикивают меня продавцы на всех языках мира, пока я невозмутимо шествую по широкой, закрытой полукруглым сводчатым потолком улице этого древнейшего в мире рынка… И тут …все застывает на месте в абсолютной тишине.
Суета рыночной кишки выплюнула меня на небольшую площадь с колоннадой и аркой. За аркой – прямоугольный двор, обрамленный портиками. Ни звука вокруг… Сумерки.
«Кто-то большой остановил внутренний диалог» – такая стояла здесь тишина. Тишина эта будто имела свое собственное сознание, и сознание это было чистым и великим.
Это двор легендарной мечети Омейядов. Высоченные колонны неподвижно подпирают своды коридоров. В аркадах мерцают светильники. Персонажи на мозаиках начинают оживать. В сумерках, по крайней мере, создается такое впечатление, что они еле-еле движутся, пытаясь сойти со своих мест.
Этот мир явно гораздо старше любого из миров, в которых мне доводилось бывать до сих пор…
В течение тысячелетий здесь взывали к Богу в самых разных его обличиях и под разными его именами. В XII веке до н.э. арамеи молились Хададу, потом римляне воздвигли храм Юпитера, который в византийские времена был преобразован в христианский храм, посвященный пророку Захарии.
В 661 году Дамаск стал столицей халифата Омейядов. Храм поделили напополам мусульмане и православные (в центре основного зала мечети до сих пор стоит гробница с головой Иоанна Крестителя, которого мусульмане почитают как пророка Яхья). В 705 г. халиф Валид принял решение целиком отдать храм мусульманам.
Кроме головы Иоанна, здесь хранятся мощи еще двух святых, исламских. Один из них – имам Хусейн, которого шииты считают наследником Магомета и почитают наравне с Пророком. Другой – культовый арабский полководец Саладдин.
…Вот в таком месте я вдруг оказался, когда в сумерки, в восемь вечера восточный базар Сук Аль-Хамидия, наконец, отрыгнул меня из своего голодного чрева. Привратник мечети Омейядов готовился уже закрыть вход, поэтому я только и успел быстро пересечь пустой полутемный двор и выйти в противоположном его конце. Но дал себе обещание вернуться сюда завтра днем.
В отеле с нашего этажа видна сверкающая в темноте знаменитая гора Кассиун, на которой Каин убил Авеля. Гора наполовину застроена разрастающимся Дамаском, и каждый вечер огни домов, построенных на горе, блестят и переливаются, как драгоценные камни на гигантском браслете… Точь-в-точь как на браслетах, только что купленных мной на рынке, только больше…
Уже утром я снова был в мечети Омейядов. Мраморный пол двора блестит на солнце, будто как ледяной каток. По мусульманскому закону мне приходится разуться, и, шагая по мрамору, я чувствую, что он и в самом деле холоден, как лед. А поскольку, напомню, я был болен, меня это, конечно же, беспокоит, и я спешу войти внутрь мечети, потому что там ковры, по которым босиком ходить не так холодно.
Разноцветные витражи, позолоченные перегородки. Купол, аркады, полумрак. Люди молятся, фотографируются, спят. Иные перешептываются, полулежа на коврах. Кто-то читает книгу…
Напротив гробницы Иоанна Крестителя на подушках сидят слепые старцы с четками в руках. К ним периодически подходят прихожане, и старцы накладывают на них руки. Я начинаю наблюдать…
«Менеджер» сообщает мне, что это дервиши. Если в двух словах, это такие странствующие мусульманские монахи, отказавшиеся от всего земного во имя всего высшего, и с помощью разных самоотверженных практик достигающие состояния особой близости к богу. Делают они это часто совсем неортодоксальными способами (за что в Исламе к ним относятся неоднозначно). Например – путем странных манипуляций со своим физическим телом. Более всего в мире известны вертящиеся дервиши ордена мевлеви, которые впадают в транс и встречаются с богом посредством специального танца-кружения на одном месте: они кружатся до полного изнеможения, а затем падают навзничь, и тут с ними происходит самое важное. Но слышал я также и о дервишах, достигающих Абсолюта более изощренными способами. Например, некоторые из них танцуют на горящих углях, а потом засовывают эти угли себе в рот и разжевывают их. Есть еще и такие, которые безбоязненно обматывают свои обнаженные тела большими змеями. Дервиши же, встреченные мной мечети Омейядов, принадлежали, как я понял, к секте «плачущих дервишей». То есть таких, которые при помощи постоянного чтения молитв в сочетании с долгими рыданиями достигают полной физической слепоты, но зато прозревают духовно, достигая таким образом нужной степени самоотрешения, цель которого все та же – приблизиться к богу, или, точнее, ощутить бога внутри себя.
«Менеджер» подвел меня к одному из них (тому, за которым я наблюдал, пытаясь наладить с ним контакт). Вытянутое прямоугольное лицо, большие грустные бельма и… я ожидал, что, оказавшись рядом с ним, почувствую что-то вроде сильного энергетического поля, какое-нибудь тепло, как это часто бывает, когда общаешься с людьми, духовно продвинутыми, – но ничего подобного не было: от него не исходило абсолютно никакой энергии, а рука, которую он как-то безвольно опустил мне на голову, оказалась настолько холодна, что это было даже неприятно. Она была как гробовая плита, внезапно прикрывшая мою макушку…
Дервиш молился, а я сидел, опустив голову, и вслушивался, не ощущая от этой молитвы ничего особенного и не понимая в ней ни слова. В какой-то момент я понял, что от меня требуется повторить за ним троекратное «Аллах Акбар», что и сделал. Затем нужно было повторить еще что-то, но я не понимал значения слов и смог только тихим мычанием подражать интонации дервиша. И вдруг, неожиданно для самого себя я глубоко вздохнул. И в этот момент дервиш сразу же прекратил молитву.
О том, что нужно будет обязательно что-то дать, я знал, но то, что это будет какая-то фиксированная плата, было для меня новостью. Обычно в таких случаях дают столько, сколько считают нужным – если только плата не фиксирована заранее. Но «менеджер» требовал за молитву дервиша 50 лир. Сущие копейки, но… меня возмутила настойчивость, с которой подрядчик требовал именно эту сумму, хотя мы с ним ни о чем не договаривались, и я уже отдал ему всю имевшуюся в моем кармане мелочь. «Сирийцы рвачи – даже в делах духовных», – решил я и… изобразил рукой жест, означавший, что больше дать не могу. Мужчина пытался возражать. Но я еще раз решительно сказал: «Нет». Уходя, я заметил, как мужчина положил мою мелочь в руку дервиша и что-то ему сказал. Старик стал оглядываться вокруг своими бельмами! Он был удивлен…
Какая-то женщина подходила ко всем и раздавала орехи в йогурте. Я съел орешек и в этот момент вдруг почувствовал, что мое горло больше не болит.
Вечером мы поехали на гору Кассиун, чтобы перед отъездом взглянуть на Дамаск с высоты. Нам попался таксист, хорошо говорящий по-английски (учился в дамасском университете). Он долго уверял меня, что цена, на которую мы сговорились, – обычная плата для сирийцев. Именно столько они платят, чтобы добраться до смотровой площадки на Кассиуне. И я, разумеется, ему не верил, потому что знал от хозяйки нашего отеля, что добраться до смотровой площадки стоит в два раза меньше. Однако мне совсем не хотелось спорить, и мы стали говорить о литературе. Таксист (чернобородый араб со взглядом террориста) пересказывал какой-то неопознанный рассказ Гоголя и утверждал, что его любимый русский писатель – Чингиз Айтматов. «Я нахожу его похожим на Маркеса», – убежденно заявил он.