решетке. Ей казалось, что больше она уже не увидит Николая. А он, озорно поглядев на конвойного, сказал ей:
— И оттуда убежим. А если нет, так ведь и там люди живут, не правда ли?
— Я приеду к тебе, — тихо сказала она, улыбнувшись сквозь слезы.
Как свидетельствуют документы, Зотов и Величко просидели в тюрьме на Бутырской улице Москвы до конца 1910 года. В декабре им объявили приговор: по десять лет ссылки в отдаленные места Якутского края.
Зотов писал в своем дневнике:
«Судьба благосклонна к нам. Ссылка — это все же не каторга и не тюрьма. Мы остаемся людьми. И наша мечта остается с нами. Жандармский полковник, вручая нам копию приговора, позволил себе сострить, сказавши, что у нас будет достаточно времени и пространства для попытки переделать мир. Возможно, он не так уж далек от истины. Будем работать, насколько это позволительно в суровых условиях Севера. Вот только Маша... Сердце мое разрывается, как я подумаю о долгой разлуке с ней. Милая Маша!»
В документах сохранилось брачное свидетельство о венчании в тюремной церкви «содержащегося под стражей студента Зотова Николая Ивановича с дочерью профессора, Лебедевой Марией Петровной, нареченной ныне Зотовой».
Через пять дней после венчания Зотов вместе со своим другом уже качался в арестантском вагоне, который шел на восток.
...Когда я заканчивал последние строчки этой главы, ко мне постучали. Я открыл дверь. Щурясь от яркого света лампочки, незаконно ввернутой в комнате, передо мной предстал Иван Иванович Шустов, мой директор. Он сердито сопел и не спускал глаз с лампочки.
— Не ожидал, — сказал он вместо приветствия. — Уж если мой заместитель по производству сам нарушает приказ директора, тогда чего же ждать от остальных! Ну зачем тебе такой свет?
— Да вот... — Я показал на разложенные повсюду бумаги. — Разбираю...
— Архив, что ли? — Он поднял одну из бумажек, — Это из тех, что нашли на фактории? Ну и как, интересно?
Директор присел, и я за десять минут рассказал ему в общих чертах все, что к этому времени было мне известно о Зотове и его друзьях.
Иван Иванович задумался. Потом сказал:
— Полагаю, здесь ты найдешь что-нибудь из истории нашего края. Занятно. Должно быть, и о сельском хозяйстве он писал. Случается, мы ломаем голову над тем, что давно уже известно, ломимся в открытую дверь. Ты получше разберись, полезно узнать о прошлом. Край этот — как лист белой бумаги: ничего нам неведомо о нем, хотя не один десяток русских храбрецов сложили здесь свои головы. Далеко до Москвы, а родина.
Он поднял еще одну бумажку, потом еще одну. Каждая в отдельности они ничего ему не говорили. Здесь нужна была последовательная, кропотливая работа.
— Потому и не ходишь никуда по вечерам? — спросил Иван Иванович, и в голосе его я услышал добрые,отеческие нотки. — Ну давай, давай. Я тебе мешать не буду. Найдешь время — расскажи, что нового. — Он шагнул к двери, опять глянул на яркую лампочку. — А завтра утром приходи ко мне, поедем осматривать новое место под огородный участок.
Уже близко к полуночи пришел завскладом совхоза. Он извинился за беспокойство и протянул картонную коробочку, завернутую в бумагу.
—Директор велел передать.
Я развернул бумагу. В коробке была новая электрическая лампочка в триста свечей. Добряк!
Глава восьмая,которую нам хочется назвать очень коротко: «Море и люди»
Путь от Москвы до берегов Тихого океана измеряется не столько верстами, сколько состоянием путешественников и тем видом транспорта, на котором они движутся. Для Зотова и Величко этот путь был просто нескончаемым.