Дверь была выкрашена под цвет ставень, в черное, и блестела, словно свежепросмоленная. Оконце над ней походило на паутину, так как рама тоже была черная. Портал обрамляли трехчетвертные колонны и боковые окна, куда я не решалась заглянуть.
Я тронула колокольчик у двери, а вернее, медное устройство, как на корабле, но ни звона, ни звяканья не послышалось. У косяка была прикреплена четырьмя винтами медная пластинка, дюймов пять в высоту и два в ширину, для такого дома мелковатая; надпись на ней гласила: «КИПРИАН-ХАУС». Буквы, как мне бросилось в глаза, были вроде бы старинные. Романские.
Тут я проворно уронила руку, потянувшуюся снова к колокольчику, потому что внутри раздались отчетливые шаги… Себастьяна? Суждено ли мне найти здесь мою…
Нет. Дверь распахнула девушка, темная как ночь, но наряженная в цвета рассвета: ее платье сочетало в себе бежевое, белое и бледно-бледно-желтое. Лет ей было немного, наверное, меньше, чем мне. Хотя она была не такая красавица, мысли мои тут же устремились к Селии, и я едва выдавила из себя: «Здравствуйте. Да… Себастьяна? Себастьяна сейчас здесь?»
Девушка ничего не ответила, но от ее улыбки мне сделалось спокойнее. Посторонившись, она пригласила меня в первый вестибюль, где было тесно, однако примыкавший к нему второй значительно превосходил его размерами.
Стрелой кинувшись мимо меня, девушка выскочила на крыльцо за сумкой, которую я забыла. Я потянулась, чтобы взять у нее груз, и наши тела сплелись в клубок из ног и рук. Мы даже стукнулись лбами, что вызвало хохот.
Девушка мне понравилась, хотя это было не важно; дальше она сказала:
– Я никакой Себастьяны не знаю, но, может, Герцогиня знает. А вы, сэр…
Видя простертую для пожатия руку, я проговорила:
– Генри. Генри Колльер. – И стиснула ее ладонь так, как делают мужчины, то есть с дурацкой силой.
Девушка было поморщилась, но тут же улыбнулась. Я это заметила, не выпуская ее руки, которая походила на птичье крыло – изящная, крепкая и легкая, однако длинная, с расчетом на большие нагрузки; ладонь мозолистая, ногти коротко обрезаны.
Девушку звали Сара. Представившись, я не знала, что еще сказать, и принялась молча рассматривать внутренность дома.
Простираясь не только направо, но и налево, она вступала в противоречие с архитектурой фасада. Но вскорости я поняла: это были два дома, соединенные в один. Этим объяснялись большие размеры вестибюля – с двух сторон там поднимались две лестницы, которые смыкали объятия на площадке, словно созданной для Джульетты Капулетти; темное дерево, изящная отделка; балюстрада, без сомнения, ручной работы, ступени и фигурные навершия – тоже. Обе были покрыты болотно-зеленым ковром, шитым золотыми арабесками; его прочно удерживали на ступенях золотые прутья. В самом центре помещения висел газовый светильник из меди и дутого стекла, под ним лежал ковер лесных тонов – зеленого, золотого, коричневого, – в углах украшенный кисточками. На застланном пространстве уместилась бы уйма мебели – хозяева, однако, ограничились единственным круглым столиком-маркетри из красного дерева, выдававшим руку искусного ремесленника. На нем стояла стеклянная ваза клюквенного оттенка, с целой охапкой тропических цветов. От этого мои мысли обратились к Флориде, но собеседница отвлекла меня от грустных воспоминаний. Она снова упомянула Герцогиню, о которой я не имела ни малейшего понятия.
– …Если не Герцогиню, – говорила она, – то, может, вы хотели бы навестить одну из девушек, какая вас интересует? Сейчас они, конечно, еще спят, но если вы собираетесь сегодня вернуться, можно было бы оставить мне вашу карточку, Герцогиня посмотрит и пошлет с привратником ответ.
– Нет, нет, – смущенно пробормотала я.