Рассудив, что вода ищет воду, мы пошли вниз по течению этого ручья в надежде, что он выведет нас к океану.
Путь наш оказался извилистым, и мы блуждали, забираясь то на юг, то на восток. Вышли к новому водоему. Нет, не к океану, но к другому ручью, который, как я теперь знаю, называется Пеллисер. Оттуда идти стало легче, хотя по-прежнему приходилось продираться сквозь орешник и мелкие кустарники. Селия пением распугивала змей и прочих опасных тварей.
Наконец мы оказались на проезжей дороге, и там удача нам улыбнулась. Хотя попутных повозок нам не попалось, мы пешком дошли до западного берега огромного водного пространства, какого еще не видели. Это была река Матансас, текущая на север, к Сент-Огастину.
На подступах к городу с юга нас от него все еще отделяло немалое расстояние – миль пятнадцать, а то и больше – от описанной мной местности. Между рекой и океаном лежит остров Анастасия, и вот на самой крайней южной его оконечности мы с Селией и очутились. Река в ту пору сильно обмелела, и мы добрались до дальнего берега, где путь лежал уже не через заросли, а по песку. Выбрав далее дорогу вдоль реки, а не океана, мы брели по берегу в надежде встретить любое судно, которое быстрее доставило бы нас в город.
Сначала мне подумалось, что виной всему темно-красные ягоды, которые с голодухи я решилась сорвать и съесть. (Последовав примеру ржанки.) Потом приписала головокружение тучам москитов, выпивших из меня слишком много крови. Или солнцу. Нервы тоже могли сыграть свою роль – кишечник поминутно напоминал о себе. Enfin, по мере нашего медленного продвижения на север я впала в болезненное состояние, какое ранее испытала лишь однажды – в Ричмонде, когда смятенные мертвецы, заложенные кирпичами под полом церкви Поминовения, обращали ко мне свой зов.
Я внушала себе, всячески твердила: это недомогание – и только. О нет, я знала другое. Мне не просто изменили силы, что было бы понятно, но я… я стала иной. Руки и ноги стали гибкими, походка – уверенной, однако внутренности бунтовали, и рассудок время от времени у меня мутился. Я могла что-то впереди приметить – скажем, дерево особенной формы, – а потом, обернувшись назад после полусотни шагов, не помнила, как их прошагала.
Селия умоляла меня помедлить. Я как будто бы с ней согласилась, но, оглянувшись, увидела ее далеко позади себя. Однажды набрела на дюну, к которой вела заросшая тропинка. По ней я бежала, бежала опрометью, непреодолимо увлекаемая вперед, не чувствуя, как отросток пальметто впился мне в ногу и, продрав чулок, до крови поранил кожу. Я слышала, как Селия меня зовет, но остановиться было выше моих сил.
Я перебралась через дюну, и глазам открылся голубой океанский простор, раскинувшийся под еще более голубым безоблачным небом. Соленый воздух освежал, однако ничто не могло облегчить моих страданий, когда я упала на колени и исторгла из желудка все, что там еще оставалось. Вырвало меня желчью и несколькими цельными ягодами, не успевшими перевариться. Тело было в не меньшем расстройстве, чем мозг, и все же я ухитрилась подняться на ноги и вновь побежать.
Селия бросилась за мной вослед. И скоро мы наткнулись на компаньонов. Хотя на север они нас не препроводили, куда там. Не до того им было, все они были мертвы – и мертвы уже не одно столетие.
Позже Селия рассказывала, что глаза мои закатились. Что я рухнула плашмя, будто доска, на прибрежный речной песок. В голове у меня стоял невнятный гул голосов – говоривших по-французски, это я знала точно. Мое восприятие вновь обострилось до предела, и мне пришлось сполна испытать на себе воздействие истории, которую мне предстояло узнать.
1562 год. Гугеноты – французские протестанты – отважились поселиться колонией на берегу Сент-Джона, бросив тем самым вызов королю Испании – католику.
Из форта Каролина французы атакуют испанское достояние.