Но те группы Дина не беспокоили: они ведь издевались над своей собственной музыкой. Играли они хреново, но ведь и исполняли они хрень, так какого черта?
А вот «Скоттсо» посягнули на каверы любимых песен Дина: «Cocaine», «Ramblin’ Man», «Rock On» и даже – помоги нам, господи, – «Freebird». И чудовищно их коверкали. Началось все с барабанщика. Единственного коротко стриженного мужчины в группе, который менял темп примерно раз в шесть тактов, бесконечно промахивался по тарелкам и имел раздражающую привычку в паузах между песнями ударять по ободу барабана, независимо от того, сказал кто-нибудь что-то смешное или нет. И, как будто этого было мало, он еще вырядился в фиолетовые шорты и футболку блевотно-зеленого цвета.
Басист выглядел как бревно – как и большинство басистов. Он торчал посреди сцены в черной футболке, черной куртке, черных джинсах и черных ковбойских сапогах. Его почти черные волосы были зализаны назад и спускались ниже плеч. В углу рта болталась незажженная сигарета. Понять, что он жив, можно было только по тому, что его пальцы бегали по струнам, а между песнями он время от времени делал глоток пива, умудряясь не выронить при этом сигарету.
В хорошей группе бас и ударные слиты воедино, они подпитывают друг друга и создают основу для других инструментов. Но «Скоттсо» нельзя было назвать хорошей группой. Дин даже не был уверен, что басист и барабанщик находятся на одной планете, не говоря уж о том, чтобы играть одну и ту же песню.
Клавишник был единственным, кроме Манфреда, с сединой в волосах, а также единственным среди своих длинноволосых приятелей, кто завязал волосы в хвостик, что только подчеркивало отсутствие волос на макушке, которая блестела в свете электрических ламп. Он попадал в ноты, не выражая при этом никаких чувств. Не то чтобы он делал что-то неправильно – вообще-то он держал темп лучше, чем ритм-секция, – вот только играл без души. Лучшие кавер-группы выбирали одно из двух: либо переделывали старые песни под себя, либо идеально воссоздавали оригинал. Эти ребята были на полпути к последнему, потому что больше копировали, чем воссоздавали. Но при этом похвастаться хоть какими-то успехами мог только клавишник.
И конечно же, Манфред Афири, которого Дин уважал ровно до тех пор, пока тот не открыл рот на сцене «Парковки сзади». Дело не в том, что он фальшивил. Чаще всего он попадал в ноты, хотя иногда и лажал. Но он играл без силы, без страсти, без души и без сердца. Черт, не будь у Манфреда микрофона, Дин сомневался, что вообще смог бы услышать его пение. Что, если подумать, было бы неплохо.
Дин направился к бару за, кажется, шестой бутылкой пива – он уже сбился со счета, но был уверен, что ему все еще мало, – в надежде, что в этот раз ему попадется симпатичная барменша, а не ее седеющий напарник. Обычно подход к стойке был поводом, чтобы подкатить к хорошенькой девушке, но сегодня из-за выступления «Скоттсо» на первое место вышел алкоголь.
Оба бармена были заняты. Дин втиснулся между целующейся парочкой и двумя парнями, похожими на членов студенческого братства, и уставился на стойку из темного дерева, которая выглядела так, словно половина человечества годами что-то на ней выцарапывала.
Барменша принесла студентам какие-то девчачьи напитки, и Дин сразу вычеркнул их из зоны своего внимания. Затем она подошла к нему. Ей было сильно за тридцать, но выглядела она очень сексуально. Каштановые волосы были убраны в хвостик и открывали хорошенькое круглое лицо. Глаза были небольшие – Дин не смог различить их цвет в тусклом освещении бара, – зато пухлым губам он поставил восьмерку по десятибалльной шкале. Даже восемь с половиной. Как и другой бармен, высокий мужчина лет пятидесяти, она была одета в черную футболку с красным изображением «Парковки сзади». Бармен носил ее как безрукавку, чего совсем не стоило делать, а на ней она выглядела изящно и обтягивала все нужные изгибы.
– Еще пива? – спросила она с сильным местным акцентом. О нью-йоркском акценте он знал только из сериала «Полиция Нью-Йорка», так вот она говорила примерно так же.
– Да, еще одно бруклинское.
К чести «Парковки сзади», тут продавали бруклинское светлое на розлив. Последний раз Дин пил его, когда они работали в Питтсбурге, и теперь понял, что скучал по нему. В конце концов, уместно наконец выпить пива именно там, где его делают.
Но желание перейти на текилу было очень сильным.
Барменша взяла чистый стакан и начала ловко наливать в него пиво, держа стакан под правильным углом и даже не глядя на него.
– Никогда вас тут раньше не видела.
Грех было упускать такой случай.
– А я здесь впервые. Меня зовут Дин.
– Дженнифер. – Из-за акцента последний слог прозвучал как «фар». – И я удивлена. Знаете, у нас не так много новеньких.
– Мы друзья Манфреда, из другого города.
– Ясно. – Она закончила наливать пиво. Держа одной рукой стакан, второй взяла салфетку, положила на деревянную стойку и осторожно поставила стакан на салфетку. – Как я и сказала, у нас не так много новеньких парней.
– В основном завсегдатаи, да?
Дженнифер кивнула.
– Приятно видеть новое лицо.
– Еще приятнее видеть твое, – глотнув пиво, ответил Дин.
– Пять баксов за пиво.
– Точно, – кивнув, сказал Дин и протянул ей десятку. Она направилась к кассе, дав ему возможность заметить, что джинсы обтягивают ее тело плотнее, чем футболка. И хотя в бедрах она была шире, чем ему нравилось, ей это шло. Она пробила выпивку и выдала ему сдачу.
Он оставил ей на стойке четыре доллара и сказал:
– Спасибо.
Она склонила голову набок:
– Тебе спасибо. Ведь Гарри ты оставил всего доллар.
– На тебя интереснее смотреть, чем на Гарри.
Дженнифер издала звук, похожий на гудение трубы.
– Чертовски на это надеюсь.
«Скоттсо» наконец закончили играть «Freebird», и Манфред сообщил, что они сделают небольшой перерыв.
– Слава богу, – пробормотал Дин, когда из динамиков зазвучала песня Вана Моррисона «Brown-Eyed Girl».
Бровь Дженнифер взлетела вверх.
– Не нравится?
– М-м… ну, гитарист хорош.
– Да, Альдо знает свое дело.
Он говорил правду: гитарист был тут единственным светлым пятном. Его задачей было воспроизводить риффы Эрика Клэптона, Джимми Пейджа, Грегга Оллмана и Ричи Блэкмора, и справлялся он блестяще. Только его соло и радовало слух. Печально, что он застрял с этими лузерами.
– Ты же вроде сказал, что дружишь с Манфредом, – нахмурилась Дженнифер.
Проклятье.
– Ну да, но… скажем так: раньше он пел лучше.
Снова гудение трубы.
– Манфред поет в этом баре, сколько я себя помню. И никогда не выдавал чего-то стоящего. Это за десять-то лет.
Дин с облегчением рассмеялся.
– Надо думать. Я пытался быть милым.
– И ты не мог слышать его десять лет назад. Сколько тебе было, двенадцать?
– Вообще-то семнадцать, – возразил Дин и добавил самым искренним тоном, на который был способен: – Я не мог быть старше тебя в то время, так какого черта ты делала в барах?
– Очень мило, Дин, но у меня еда в морозилке старше тебя. Я ценю твои чаевые и комплименты, но лучше приударь за кем-нибудь другим. Сюда приходят десятки девушек, готовых на все.
– Ни за что. – Дин сделал еще глоток. – Тому, кто сюда приходит, вероятно, нравится эта музыка, а я этого вынести не смогу. Ты-то здесь не по собственному желанию.
На этот раз она засмеялась.
– Черт возьми, давно пора. Я уж начал думать, что у тебя не работают мышцы, отвечающие за улыбку.
– Если бармен улыбается, это хреновый бармен. – Она усмехнулась. – Или тот, к которому подкатывает симпатичный мальчик.
Дин поднял стакан, будто провозглашая тост.
– Благодарю.
– Честно говоря, я музыку даже не слышу. Привыкла уже.
– В таком случае, Дженнифер, я тебе завидую. – Он снова поднял стакан и на этот раз сделал глоток.
Она покачала головой.
– Надо сказать, ты не похож на большинство друзей Манфреда. Для начала у тебя маловато волос.