«Черт, опять меня понесло, – злобно подумал я. – Может, еще раз сходить к Дженис? Она всегда требует, чтобы мы рассказывали ей о своих снах и необычных мыслях».
Я засмеялся, представив себе ее реакцию, закурил и пошел на кухню. Делать мне было нечего, поскольку все, что надо было сделать, я уже сделал, а предпринимать что-либо сверх этого – слишком опасно. Поэтому я решил просто посидеть и подумать о событиях последних дней, особенно о том, что случилось вчера. Полезное занятие – анализировать свои ошибки и вообще все, что происходит вокруг тебя. Для человека моей профессии это порой единственный шанс выжить.
Впрочем, как мне кажется, иногда любому человеку необходимо просто посидеть и поразмыслить о своей жизни и о том, что он уже сделал и что хочет сделать в будущем. Давно я уже так не сидел наедине со своими мыслями. Очень давно. Настолько давно, что я даже не смог вспомнить, когда же занимался этим в последний раз, несмотря на то, что у меня великолепная, профессиональная память. Наверно, до сих пор в детальном анализе прошлого просто не было особой необходимости.
Вчерашний день. Прошлое, которое совсем недавно было настоящим. Ликвидация Слейда, поставленный сэром Найджелом вопрос о моей профнепригодности, фактически, вопрос о моей ликвидации, как сотрудника, который больше не подходит для нашей работы и потому превратился в опасного свидетеля, благополучное завершение этой полужуткой, полусмешной истории и неожиданная встреча с пшеничноволосой непредсказуемой Светланой.
Пожалуй, именно эта часть вчерашнего дня более всего озадачивала и беспокоила меня. Я не мог понять ее. Большинство людей очень легко понять, достаточно лишь повнимательнее взглянуть на их действия и поступки, на их жизнь. Зачастую для этого даже не обязательно хорошо знать этих граждан, порой хватает лишь нескольких минут общения. Но эмигрантка из России была загадочна и непредсказуема.
Я не мог понять мотивов, которые побуждали ее к тому или иному действию, может быть, все же просто потому, что наше знакомство с ней было столь недолгим, меньше часа. Слишком мало для того, чтобы делать какие-либо выводы. А главное, я не мог понять, отчего мне так хочется снова встретиться с этой девушкой. Желание вновь увидеть ее, пройтись с ней по улице, поговорить о чем-нибудь было таким сильным, что ради этого я пренебрег бы любыми запретами нашей организации, какие бы кары ни грозили мне за нарушение.
Это новое пугало меня. Такое чувство бывает, когда смотришь вниз, перегнувшись через перила балкона на верхнем этаже небоскреба. Пугающая, страшная, но невыразимо прекрасная, зовущая к себе даль, в которую хочется броситься лишь для того, чтобы на мгновенье испытать блаженство паренья в воздухе – даже зная, чем оно закончится. Даже понимая, что очарование свободного полета всегда портит перспектива приземления. По сравнению с тем, что открывалось передо мной, привычный мне мир – мой мир, в котором прошла вся мой жизнь, – казался карточным домиком, построенным злым ребенком из старой потрепанной колоды.
Мы одиноки. Это один из главнейших законов службы палачей. Мы не должны обзаводиться семьей, пока не выйдем в отставку, поскольку в противном случае режим секретности может быть нарушен, а это, пожалуй, единственное, чего действительно боятся наши руководители. Любые отношения между сотрудниками секретных спецслужб строго запрещены по тем же соображениям. Конечно, краткосрочные интрижки с посторонними разрешены, мы же не монахи, но эти мимолетные развлечения лишь еще больше подчеркивают наше одиночество.
Даже друзей нам запрещено заводить – как в среде коллег, так и среди людей непричастных к нашему делу. К тому же большинство исполнителей так или иначе находится под наблюдением бюро, что, разумеется, не способствует личной жизни, поскольку все сотрудники знают о постоянной слежке. Только особо отличившиеся палачи, ветераны наподобие меня, имеют право жить без непрерывного присмотра и контроля. Но те, кто достиг чинов и званий, обеспечивающих эти привилегии, как правило, уже слишком привыкли к своей одинокой жизни, чтобы что-то в ней менять.
Я поморщился. Думать о таких вещах не принято. Тем более, при моем-то опыте. И к тому же чертовски неприятно.
«Опять понесло, – подумал я. – Что-то в последнее время я слишком часто стал думать о всяких глупостях».
Автоповар загудел, сообщая, что заказанные мною блюда готовы.
Я затушил сигарету и сел завтракать.
Глава 7.
Неслышно, словно тать в ночи, проскользнула Красная смерть в покои дворца.
Эдгар По, «Маска Красной Смерти».
По векселям войны главные платежи приходится платить не столько во время войны, сколько позже.
Бенджамин Франклин.
Еда ненадолго отвлекла меня от размышлений. Загружая грязные тарелки в посудомоечную машину, я подумал о том, из-за чего нам приходится в глубочайшей тайне нести свой тяжкий крест. Красная смерть 21-го века, рукотворная чума, более страшная, чем любая из созданных природой болезней.
Этот вирус разработал гений, настоящее светило науки, молодой русский микробиолог Андрей Витько. К сожалению, ему слишком мало платили в его родном институте, так как Россия тогда еще не оправилась окончательно от страшного экономического кризиса, потрясшего ее после падения цен на нефть. На Западе его тоже оценили слишком поздно, предложив первоначально смехотворную для ученого такого масштаба сумму. А вот на Востоке торговаться с ним не стали.
Мусульманские Эмираты, объединившие к этому времени в пределах своих границ все придерживающиеся ислама страны от Ливии до западного Пакистана и от Турции до Персидского залива, заплатили русскому микробиологу столько, сколько он хотел, купив по самой высокой цене. Он возглавил работу над их проектом бактериологической войны, который радикальные мусульмане намеревались противопоставить ядерным боеголовкам Запада, и очень быстро добился потрясающих успехов. Именно он создал вирус Витько, самый страшный из всех когда-либо существовавших на Земле.
Этот микроб имеет четыре ипостаси. В первой из них – Альфа – он представляет собой обычный микроорганизм, который в огромных количествах находится везде и обладает безумно высоким коэффициентом приспособляемости к различным средам. Уничтожить его на этой стадии было практически невозможно. Инкубационный период Альфа-вируса мог длиться от нескольких месяцев до нескольких лет, причем микроб в это время был совершенно безвреден для любых живых существ.
После окончания инкубационного периода этот микроорганизм переходил в Бета-состояние. Он мог заражать множество видов животных и птиц, но был по-прежнему безвреден и для них, и для человека. Еще через 3-4 месяца происходило новое изменение вируса. В теле кошек, собак и прочих тварей он переходил в Гамма-состояние. Эта модификация вируса могла передаваться людям – и именно поэтому в свое время было запрещено держать домашних животных – но жизни не угрожала, поскольку должна была произойти еще одна трансформация, прежде чем возбудитель заболевания станет смертельно опасным.
В теле инфицированного человека вирус вновь изменялся. Его последний инкубационный период длился, как правило, 15-20 дней, после чего микроб переходил в свою смертельно-опасную ипостась – Дельта-вирус, который свободно, без всякого инкубационного периода, заражал людей, причем только людей и даже в случаях, когда контакт с больным был незначительным и краткосрочный. Каждый вздох больного в поезде метро мог сделать смертниками всех остальных пассажиров, любое, даже случайное мимолетное прикосновение на улице превращало вас в ходячий труп.