И вот тогда-то мы смогли начать сеанс. Я чувствовала, что бабушка Элис рвется к нам, ох как рвется. Она, хладнокровная и коварная, просто распирала меня изнутри – жуткое ощущение.
Я закрыла глаза, назвала ее по имени… Сообщила ей, что все мы собрались здесь ради встречи с ней.
В этот момент в комнате стало холодно. Я сидела с закрытыми глазами, но сквозь веки видела, как мерцают огни свечей. Колеблются, будто на сквозняке… Больше мы ничего не чувствовали, ничего, кроме замогильного холода.
И мы ждали. Она явилась, но заговорила со мной не сразу. Я чувствовала, что она наблюдает за ними.
Она… Не знаю, как это описать… Было чувство, что она питается их страхом. Отвратительное чувство, Адольфус. Как будто смотришь на бродячую собаку, пожирающую окровавленную требуху.
Я пыталась ее успокоить, но Элис была как пожар. В комнате становилось все холоднее и холоднее, и затем она заговорила через меня.
Она сказала: «Как вы смеете? Как смеете вы призывать меня?»
Я едва узнала собственный голос. Я чувствовала ее гнев как свой собственный, и он рвался наружу из моей глотки.
Все подскочили. Кто-то толкнул стол, и мне показалось, что пара свечей упала. Потом старик спросил, действительно ли это она. Когда она ответила «да», он просто забыл как дышать. Я думала, он потеряет сознание.
Он спросил ее, в покое ли она пребывает, но она рассмеялась… То есть я рассмеялась за нее.
Она сказала: «Я горю в аду. И всех вас ждет адское пламя».
Старик пролепетал какие-то слова, которых я не разобрала, но Элис все поняла. Он молил ее о прощении.
Она сказала: «Все вы грешники! Изверги! Будьте прокляты!»
Затем Леонора разорвала круг. Я не видела ее, но почувствовала. Я думала, что связь прервется и Элис уйдет, но она никуда не делась. Хватка у нее была крепкая.
Я услышала шум вспышки. Леонора, глупая девчонка, решила пофотографировать! Элис была в ярости. Но куда сильнее она рассвирепела, когда заговорил полковник.
Он сказал: «Спросите ее, где оно! Спросите, куда она его подевала!»
Лучше бы он этого не произносил. Она хотела, чтобы я выкрикнула самое непристойное, ужаснейшее проклятие, но я воспротивилась.
Меня затрясло. Я держала за руки полковника и дядю Леоноры. Я чувствовала, как отчаянно сжимаю их ладони – они мычали от боли. Слава богу, рядом со мной не сидел старик, иначе я сломала бы ему кисть!
Но полковник настаивал, и второй мужчина его поддержал.
Элис давила на меня. У меня из глотки раздался какой-то звук, вроде рыка. Нечто жуткое. Жена полковника рыдала от ужаса.
Элис заставила меня сказать: «Я никогда вам не расскажу. Никогда! Все вы обречены. Все вы умрете».
Все просто ахнули. Даже вскрикнуть не смогли.
Я думала, она лжет. Она была не первым призраком, которого я ловила на лжи. Самый простой способ для злых духов кому-нибудь навредить – это наплести всякого. Видимо, Элис прочитала мои мысли, потому что она повторила свои слова – в этот раз всерьез.
Она вынудила меня прореветь: «Сегодня вы все умрете!»
Никогда я не испытывала такой одержимости. Она собиралась навредить всем нам, и я была первой на очереди.
Я открыла глаза – обычно это разрывает связь, – но она все равно не ушла! Она будто огнем сжигала мое сердце и внутренности. Я почти ничего не видела – мешала вуаль.
Мне хотелось визжать и кричать, но я лишь исторгала ее проклятия.
И тогда передо мной что-то возникло. Это было похоже на тень, выросшую среди свечей; нечто осязаемое воплотилось просто из воздуха. Сначала я не поверила своим глазам, но это была…
Длань Сатаны.
Я… не верила своим глазам, но все остальные тоже ее видели. Они вопили и показывали на нее.
Перед нами были его пальцы, искореженные и обгорелые. И кожа его пахла серой… Сам дьявол выходил из огня. Обретал в огне жизнь.
Я потянулась вперед, чтобы задуть свечи, но мужчины меня не пускали. Они оцепенели.
И тогда длань спрыгнула на стол, чудовищные пальцы вцепились в скатерть, и рука поползла в мою сторону.
Голос Элис был повсюду. Все кричали. Вспыхнул свет и…
И потом…
Все поглотила тьма.
5
Рассказ измотал Катерину, так что мы отпустили ее отдыхать. Когда тюремщики уводили ее, Макгрей еще раз пригрозил, что им не поздоровится, если с ней будут плохо обращаться. Перед уходом Катерина стиснула Макгрееву четырехпалую ладонь и взглянула на него влажными глазами.
– Помоги мне, мой мальчик. Умоляю тебя. Мы так давно знакомы… Ты же меня знаешь. Знаешь, что я не способна…
Она не смогла закончить предложение, и Макгрей, судя по всему, тоже был слишком взволнован, чтобы говорить. Он только похлопал ее по плечу и махнул ей на прощание.
И снова мы прошли через тюремную эспланаду. В этот раз я внимательнее присмотрелся к каменным плитам и заметил следы, явно оставленные подпорками виселиц. Все семьдесят лет – с момента возведения тюрьмы – их явно сколачивали на одном и том же месте.
Макгрей заговорил, как только мы оказались за пределами слышимости тюремных стражей.
– Как думаешь, что там произошло?
– Не имею ни малейшего понятия. Мне в голову приходит дюжина способов одновременно умертвить шестерых людей в запертой комнате, но сам факт того, что лишь одна из них осталась в живых… Неудивительно, что весь город теряется в догадках. Нет ни орудий убийства, ни повреждений на телах, а единственная выжившая свидетельница случившегося – она.
– Не веришь в ее историю, да?
– И ты еще спрашиваешь? – Я открыл записную книжку. – Позволь мне резюмировать ее показания. Злой дух убил всех, кроме нее. Ее спасли амулеты, обряды и талисманы… Макгрей, все это звучит так же нелепо, как тот пьяница-фермер, который клялся, что был одержим дьяволом, когда жена застала его кувыркающимся с дояркой.
Макгрей нервно пошарил в карманах в поисках сигары.
– Перси, неужто ты думаешь, что она и вправду убила шесть человек?
– Что ж, может, она и пройдоха, и мошенница, и шарлатанка, и вероломная шваль… – проворчал я.
– Но?
– Но нет, я не считаю, что она способна на убийство. И у нее не было очевидного мотива, чтобы…
– Вот видишь? Все верно она говорит. Я изучал эту тему. Все, что она рассказала о поведении духов, – правда. Все-все.
– Господь милосердный, Макгрей! – несдержанно рявкнул я, чем напугал стражей, открывавших нам ворота. – Не меня тебе надо убеждать! Позволь напомнить тебе, что речь идет о деянии, преследуемом по обвинительному акту. Если мы не найдем совершенно бесспорных доказательств ее невиновности в той комнате или в трупах, Катерину будет судить Высокий суд. Какую реакцию, по-твоему, вызовет у судьи и присяжных ее история?
В этот раз фыркнул уже Макгрей. Пока он зажигал сигару, руки его дрожали от бессилия.
– Если ты действительно хочешь ей помочь, – продолжил я, – предлагаю тебе забыть о злобных духах и приступить к поискам разумного объяснения. Такого, которое можно предъявить в суде. А если таковое не найдется, то лучшим вариантом для нее будет объявить себя невменяемой. Возможно, тебе стоит съездить в лечебницу для душевнобольных и поговорить с доктором Клоустоном. Быть может, он согласится выписать для нее заключение. Только помни, что их нужно два. И, возможно, ему придется держать ее в лечебнице до конца ее дней.
Макгрей покачал головой.
– Клоустон никогда на это не согласится. Для него обязательства и моральный долг на первом месте.
Я прыснул.
– Да неужели? Прежде он уже выписывал сомнительные заключения.
– Одно! Одно заключение. И тот говнюк точно был чокнутым!
Сил спорить о наших старых делах у меня не было.
– Я просто пытаюсь предложить тебе альтернативу.
Пока мы спускались с крутого Кэлтонского холма, Макгрей раскуривал сигару. Я видел, что он очень старается держать себя в узде. Он понимал, что я все еще горюю по погибшему дяде и с трудом сохраняю присутствие духа.