– Осваиваешься, милый? Помнишь, сам писал…
И он нараспев произнес, явно что-то цитируя…
– Пора начинать действовать, хозяйничать. Привязывать себя здесь и стирать его из этого мира.
Слова смолкли. Стирать… Он плотно сжал губы, словно боясь проглотить отраву. И подчёркнуто неторопливо, аккуратно, предмет за предметом – вернул все на свои места. Только головку сыра он несколько секунд рассматривал с разных сторон. Вдруг улыбнулся. В нескольких местах сыр был выщипан чьими-то маленькими, но сильными пальцами.
– Словно мышка, сырная ты душа, – он прошептал это, коснулся губами выщипанного места, – никогда до дома не могла потерпеть.
Сыр возвращен на свое место, дверь холодильника с плотным стуком захлопнута. Он снял с полки стакан, и налил в него воды из-под крана. Усмехнулся, глядя в небольшое зеркало. Приподнял руку в полушутливом салюте.
– Нет, милый. Нет.
И неторопливо осушил стакан. Есть тут он ничего не будет. Это – не его. Не для него. Он – не крыса. А кто? На что рассчитывает, что задумал? Ведь придется и поесть, и переодеться, и умыться. Придется тут жить. Нет выбора. Все решено за него. Все мысли о совести и открытой могиле – они и есть просто мысли ошеломленного случившимся человека. Они пройдут. Ибо нет выбора. Парень отодвинул стул и сел, локти на столе, ладони обхватили голову. Глаза закрыты. Думай, думай. Скоро утро. Ты отнимешь руки от головы, с силой проведешь ладонями по лицу, стирая липкую паутину прошедших дня и ночи. Ты слабо улыбнёшься сереющему рассвету за окном. Ты поставишь чайник, сделаешь себе два, нет, три бутерброда с маслом и сыром. Умоешься, примешь горячий – и сразу ледяной душ. Ты придешь в себя. Ты выйдешь в этот мир, тебе не отсидеться. Ведь тебя там ждут. Она ждёт. И твоя пресловутая совесть ведь теперь чиста, абсолютно чиста. Ты все ей рассказал. Теперь она знает правду и не оставит тебя. Ты знаешь, что ее слово, ее решение – кремень. Все будет хорошо. Она смирится, она уже смирилась. Ты вспомнишь то, что забыл, а она привыкнет, ей вскоре станет даже интересно. Тебе есть, что ей рассказать, есть, что ей дать. Все теперь будет не так, как тогда… Он вдруг поднял голову, словно услышал эти слова. Его негромкий голос.
– Она ждёт не меня. Понял? А теперь – замолкни. Не мешай.
Он видит. Вспоминает. Этот очень, очень длинный день…
Девушка с сомнением посмотрела на него, когда он поднялся, взял 'дипломат' , протянул руку.
– Идём.
– Уверен? Контрольная…
– Уверен, солнце.
Их пальцы дрогнули, соприкоснувшись, словно по ним проскочила искра.
Контрольную он завалил. Иначе и быть не могло. Он вспоминает… Только важное, только нужное. Пропуская пожатия рук, приветствия, сумбурные утренние разговоры ни о чем. Например, он совершенно не хочет думать о встреченных одноклассниках. Никакой радости он не испытал, войдя в школу, увидев, услышав снова ее длинные коридоры, почувствовав под ногами упругое прогибание старого полированного паркета. Мимо, мимо… Не задерживаться, нигде. Ни с кем. Не нужно. Вот и кабинет математики. Никакого предвкушения пресловутой 'встречи с молодостью' . Вокруг него – дети. Подростки. Чужие. Многих он почти и не помнит. Друзья? За тридцать пять лет они прочно забылись и ушли далеко из его жизни. А некоторых уже нет. Он знает, когда и отчего они ушли. Вот его друг, самый близкий. Подошёл, пожал руку. О чем-то заговорил. Парень не помнит о чем. Помнит только тепло девичьего плеча рядом, пальцы, касающиеся руки. Она не отходит ни на шаг, охраняет. Ничего не закончилось. Все – впереди. Лицо друга… Который уйдет совсем молодым, в сорок четыре года. Или вот девушка, когда-то он был в нее даже влюблен. Давно, очень давно. И недолго. Она умрет в сорок, оставив дочь и старую мать. Парень смотрит в их лица и избегает взгляда в глаза. Старается быть обычным, о чем-то шутит, смеётся в ответ. И тепло плеча рядом, и горячие пальцы… Ты здесь. Со мной. И только это важно. Прости… Тебе будет труднее всего. Ты выдержишь. Мы – выдержим. Хватит об одноклассниках и пустых разговорах. Это не важно. Совсем.
Тишина. Он помнит тишину, растекшуюся вокруг него, когда учительница написала на доске варианты. Первый и второй. Он сидит слева. Второй. Разумеется, он и не пытался что-то решить. Бесполезно. И не нужно. Он пришел сюда с единственной целью – показать девушке, насколько он теперь – другой. Иначе она просто не поверит тому, что вскоре узнает. Решит, что это дурацкий розыгрыш, утонченное издевательство. Бог весть что ещё, кроме простой и убийственной правды – ее любимого больше нет. Он исчез. Просто исчез. Она толкнула локтем, не понимая бездействия. Шепнула.
– Ты что сидишь? Пиши давай! Мало времени. Мы такие задачи уже делали, только числа другие.
Он глубоко вздохнул и искоса на нее посмотрел. Коротко качнул головой. Его сердце сжалось, когда увидел ее закушенную губу.
– Не помню. Правда.
Он вдруг сжал ее ладонь, склонился к быстро подставленному уху.
– Не волнуйся, пожалуйста. Решай свое, это главное. А я…
– Что – ты? – она почти прошипела это в ответ, – двойку же получишь! Зачем пришел тогда?
– Так нужно. Помнишь? После уроков – идём ко мне. И ни о чем сейчас не думай. И ничему не удивляйся.
– Ты офигел? Перепиши задания, оставь место. Я сейчас, я быстро…
Окрик учительницы.
– Жених с невестой! Не воркуем!
Девушка с видом паиньки улыбнулась и лихорадочно застрочила в своей тетради. Ей нужно успеть решить свое – и второй вариант на уже украдкой выдернутом листке. Парень скатает. Так она подумала. Такое они уже не раз делали. Он покачал головой. Нет. Он здесь не для этого. Его пальцы сжались на столешнице парты, на это нелегко решиться. Такого тут не делают. Он поднял руку.
– Софья Андреевна, я не могу писать контрольную. Очень плохо себя чувствую. Простите.
И так тихий класс при этих словах застыл. Нет, полета мухи никто не услышал – муха застыла тоже. А девушка… На нее он старался не смотреть. А все смотрели даже не на него. На нее. Держись, родная. Прошу. Держись. Ты должна смотреть, видеть, думать – и выдержать все это до конца. Несколько коротких – и таких долгих, бесконечных часов. Прости меня… Так нужно. Прости.
Он вспоминает, неподвижно сидя за столом в тишине кухни. Его глаза закрыты. Он не хочет видеть ничего вокруг. Он – чужой здесь. Эту мысль он раз за разом повторяет сам себе. Не дом. Не родина. Черный ход, через который попущением неведомой силы он пролез сюда. Он вспоминает. Издалека донёсся громкий стук захлопнувшейся где-то двери. Он вздрогнул, выпрямился, потёр ладонью лицо. Бледность, сухие потрескавшиеся губы, красные лихорадочно блестящие глаза – он выглядит больным. И знает, что совсем недалеко от него, в темноте своей комнаты девушка так же смотрит перед собой неподвижными глазами, покрасневшими от слез. Она ждёт утра. Обещанного им утра.
Друзья на перемене подошли толпой, спросить, что случилось. Такого на их памяти ещё не было. Отказаться писать годовую контрольную, прямо в классе! Что теперь будет? Я отговорился общими фразами, давление, голова трещит, в глазах темнеет, пойду сейчас в медпункт. Софья Андреевна, сама поражённая случившимся, лично проводила меня туда. И сообщила директору, разумеется. Ты не отходила ни на шаг, разогнав всех любопытствующих. На меня при этом старалась не смотреть. После эскапады в классе не сказала ни слова и явно решила ни о чем не спрашивать. Просто быть рядом и ждать. Ждать исполнения обещания. Но бездействовать при этом ты тоже не собиралась – одной проблемы (и какой!) с меня хватит.
Перемену я провел в медпункте в обществе хлопотливой тети Вали, медсестры. Температура, давление, молоточек, посмотреть на кончик ручки. Ты при этом куда-то вдруг умчалась, велев ждать и без нее никуда не идти. Первые обращённые ко мне слова. Куда это она? В душу заползло беспокойство. Может, просто убежала в туалет? Но что-то мешало в это поверить. Тетя Валя предложила идти домой, но в мои планы это не входило. Я сказал, постараюсь досидеть до конца, хотя голова ещё болит и кружится. Если что – уйду, не беспокойтесь. Я был отпущен, чувствуя спиной ее очень внимательный взгляд.