— Успокойтесь, дети… это ветер… Он подул сильней, — ну, шуба
и зашевелилась…
— Но я ясно видела пальцы, отодвигавшие её в сторону… —
заметила дрожащая с испугу Роза.
— Я смотрела на Дагобера и не видала ничего! — заметила
Бланш.
— Нечего было и смотреть, дети… Очень просто; подумайте, окно
ведь по крайней мере на восемь футов от земли; чтобы достать до
него, надо встать на лестницу или нужно быть великаном. А что
лестницу не успели бы ещё отнять, это ясно: я ведь сразу бросился
к окну и, осветив под окном, ничего не увидел.
— Я, верно, ошиблась! — сказала Роза.
— Это был ветер, сестрица!
— Тогда прости за напрасное беспокойство, милый Дагобер.
— Это-то бы ничего! — задумавшись, отвечал солдат, — а вот
мне досадно, что Угрюма нет до сих пор. Он лег бы у окна, и вы бы
успокоились. Но, верно, собака нашла конюшню Весельчака и забежала
с ним проститься… уж не сходить ли мне за ним?
— О нет, Дагобер, не оставляй нас одних, мы будем очень
бояться! — разом воскликнули сестры.
— Ладно, тем более что Угрюм, наверно, сейчас вернется. Я
уверен, что через несколько минут он заскребется в дверь… А теперь
продолжим рассказ. — Дагобер уселся у изголовья сестер так, чтобы
окно было видно и ему. — Итак, ваш отец в плену в Варшаве, влюблен
в вашу мать, которую хотят выдать за другого… — продолжал он. — В
1814 г. мы узнали об окончании войны, о ссылке императора на Эльбу
и о возвращении Бурбонов; с согласия пруссаков и русских, которые
их восстановили на троне, это они сослали императора на Эльбу.
Узнав об этом, ваша мать сказала генералу: «Война окончена. Вы
свободны. Император, которому вы всем обязаны, несчастен,
отправляйтесь к нему… я не знаю, когда мы с вами увидимся, но
замуж я ни за кого другого не выйду… до смерти останусь вам
верна!» Прежде чем уехать, генерал меня позвал к себе. «Дагобер, —
сказал он, — оставайся здесь: ты, может быть, понадобишься
мадемуазель Еве, чтобы убежать от семьи, если её очень станут
притеснять. Через тебя мы будем вести переписку. В Париже я увижу
твою жену и сына, успокою их… скажу им, что ты для меня… не слуга…
а друг».
— И друг навеки! — взволнованно воскликнула Роза, глядя на
Дагобера.
— Друг для отца и для матери… друг и для детей! — прибавила
Бланш.
— Любить одних, значит, любить и других, — отвечал солдат. —
И вот генерал на острове Эльба с императором; я остался в Варшаве,
поселился около дома вашей матери, получал письма и относил ей
тайком… В одном из этих писем, — я не могу не упомянуть об этом, я
этим горжусь, — генерал сообщал, что император вспомнил обо мне.
— О тебе?.. Разве он тебя знал?
— Немного, и мне это льстит! «А! Дагобер! — сказал он вашему
отцу, который рассказывал ему про меня, — конно-гренадер из моей
старой гвардии, солдат, побывавший и в Италии, и в Египте… весь
покрытый рамами, помню!.. Я сам своей рукой повесил ему орден при
Ваграме… помню, не забыл». Знаете, дети, когда мне ваша мать это
прочитала… я разревелся, как женщина…
— Какое прелестное лицо у императора, на золотом барельефе
твоего серебряного креста, который ты нам прежде показывал в
награду за послушание.