— Что, если Ларс и есть убийца Штефани, а его брат — свидетель убийства?
— Ларс Терлинден сразу же после исчезновения девушек уехал на учебу в Англию. — Пия попыталась по памяти восстановить хронологию событий сентября 1997 года. — Имя Ларса в деле вообще не упоминается.
— Может, Клаудиус Терлинден таким образом вывел сына за рамки расследования? А другого сына заставил молчать…
— А что Тис имел в виду, говоря, что ей уже никто ничего не сделает, потому что он следит, чтобы с ней ничего не случилось?
Боденштайн пожал плечами. История не прояснялась, а, наоборот, все больше запутывалась. Они обошли церковь и направились к кладбищу. Участники траурной церемонии теснились под раскрытыми зонтиками вокруг могилы, в которую как раз опускали белый гроб, украшенный букетом белых гвоздик. Могильщики, опустив гроб, отступили в сторону, и священник начал свою речь.
Манфред Вагнер, которого освободили из-под ареста для участия в похоронах дочери, с каменным лицом стоял в первом ряду рядом с женой и двумя своими младшими детьми. Двое полицейских, доставившие его на кладбище, ждали поодаль. Молодая женщина в черном, плотно облегающем фигуру костюме, стуча высокими, тонкими, как карандаш, каблучками, обогнала Пию и Боденштайна, даже не взглянув на них. Ее белокурые волосы были стянуты на затылке в простой узел, пол-лица, несмотря на хмурый, туманный день, скрывали большие темные солнцезащитные очки.
— Надя фон Бредо… — сообщила Пия шефу. — Она, оказывается, тоже из Альтенхайна и даже дружила с Лаурой Вагнер.
— Вот как… — пробормотал Боденштайн, витая где-то в облаках. — Да, кстати, фрау Энгель пообещала заняться Грегором Лаутербахом. Министр министром, но в ту субботу, когда пропала Амели, он был вместе с Терлинденом.
У Пии зазвонил мобильный телефон. Она выхватила его из кармана и поспешно ретировалась за угол церкви, чтобы не стать мишенью для осуждающих взглядов.
— Пия, это я, — услышала она голос Остерманна. — Помнишь, ты недавно жаловалась, что у тебя из дела пропали протоколы допросов?
— Еще бы.
— Так вот, слушай меня внимательно. Мне, правда, не очень приятно это говорить, но я вдруг вспомнил, что Андреас очень интересовался этим делом. Как-то раз вечером, когда он еще был на больничном, он заходил в контору, и я…
Конец предложения утонул в вое сирены, внезапно вырвавшемся из репродуктора, висевшего под крышей «Черного коня». Пия поднесла телефон к другому уху и попросила Остерманна говорить громче. Трое мужчин, услышав сирену, отделились от толпы и поспешили мимо Пии к автостоянке.
— …еще удивился… рецепт… но он был в нашей комнате… — доносились до нее обрывки фраз. — Представления не имею… спросить… у вам там такое…
— Сирена, — ответила она, догадавшись, что он спрашивает. — Наверное, пожар. — Значит, так, еще раз: что там с Андреасом?
Остерманн еще раз повторил все, что сказал до этого. Пия слушала, не веря своим ушам.
— Вот это номер!.. — произнесла она наконец. — Хорошо, спасибо. Увидимся. Пока!
Она сунула телефон в карман и медленно, в задумчивости пошла назад, к Боденштайну.
Тобиас Сарториус прошел вдоль сарая и вошел в хлев. Вся деревня собралась на кладбище, значит, никто его не увидит. Даже его сосед Пашке, старый нацистский холуй. Надя высадила его у задних ворот, а сама поехала к кладбищу, на похороны Лауры. Тобиас достал ключ, открыл дверь в молочную кухню и вошел в дом. Необходимость прятаться давила ему на сердце, как камень.