Я пристально смотрю в её зелёные, как свежеочищенный горох, глаза.
– Что, если этот кто-то был не из нашего мира?
Кейти бледнеет ещё сильнее. Не знала, что кровь может настолько отхлынуть от лица – её веснушки, обычно довольно светлые, мгновенно выступают на щеках тёмными пятнышками.
– Что ты хочешь сказать?
Я стараюсь говорить медленно, чтобы у подруги было достаточно времени осознать каждое слово. Но слова слетают с губ одно за другим почти без перерыва:
– Что, если это случилось с другим Нейтом, с тем, который находится в параллельной вселенной, а оттуда татуировка перешла на тело нашего Нейта?
– Как это?
Радость крошечными пузырьками бежит по моим жилам, и я тихо смеюсь.
– Они связаны, Кейти. Понимаешь?
– Кто связан?
– Этот и тот, другой, которого придумали мы с Элис. Наш персонаж из «Песни повешенных». Они связаны.
Кейти закрывает лицо ладонями.
– Виола, это не смешно. Я год ходила к психологу… целый год.
Я осторожно отнимаю её руки от глаз, будто в надежде помочь ей яснее увидеть происходящее.
– Если Нейт действительно в той, другой, вселенной, то, может быть, я смогу вернуть его домой. И наш Нейт здесь проснётся.
Домой я добираюсь поздно, почти к ужину, ужасно усталая от волнений и недосыпа. В прихожую долетает аромат жареного цыплёнка, и мой желудок в ответ недовольно урчит. На уютной кухне, среди сияющих, нержавеющих дверей и чёрно-белых квадратиков плитки, выложенных по стене в шахматном порядке, я вздыхаю с облегчением, пусть всего на мгновение.
Мама отрывается от сковороды, смотрит на меня и подавленным голосом обращается ко мне:
– Я приготовила твоё любимое, зайка. Жареную курицу под острым соусом с гарниром.
Сегодня пятница. Сложные, «воскресные» блюда мама готовит в неурочный день, только чтобы собрать всю семью за столом и обсудить нечто важное: проваленный экзамен, наши с Нейтом ссоры и так далее. Мы с братом часто шутили: «Мама считает, что соусом можно склеить любые разбитые планы». Сегодня мама в джинсах и свитере, а не в рабочем костюме, а под глазами у неё, будто нарисованные, тёмные круги.
«Что-то здесь не то».
– Разве ты сегодня не ходила на работу? – спрашиваю я.
Избегая встречаться со мной взглядом, она качает головой.
Входит папа в футболке с портретами музыкантов группы «Нирвана» – майка наверняка завалялась у него в шкафу с прошлого века. Выходит, родители взяли выходной, и они выглядят одинаково измученными. Обстановка мне нравится всё меньше.
– Привет, солнышко. – Отец слегка касается моего темени. – Что поделывала?
Я пожимаю плечами:
– Так, ничего. К Нейту ходила.
Родители с непроницаемыми лицами переглядываются.
– Что случилось? – спрашиваю я.
Мама накрывает на стол с привычной грацией женщины, которая умеет одновременно справляться и с детьми, и с работой, и с домашними делами. Папа распределяет ножи и вилки, позабыв, что класть слева, а что справа от тарелки, – как всегда.
– Так что происходит? – ещё раз спрашиваю я, раскладывая приборы правильно.
Мама подаёт еду: тушёную морковь, курицу, жареную картошку. Теперь, когда я явственно вспомнила, как в поместье Харперов, в книге «Танец повешенных», мне доставались лишь сухари, мамина стряпня нравится мне даже больше, чем всегда.
– Давайте сначала поужинаем, – говорит мама, многозначительно глядя на папу.
Терпеть не могу, когда родители таинственно переглядываются, думая, что дети ничего не замечают, а на самом деле только слепой не увидит их закатывания глаз и подмигивания.
– Лучше скажите сразу, – раздражённо требую я, – прямо сейчас.
Мы рассаживаемся как обычно. Пустой стул Нейта всегда кажется больше, чем остальные.
Папа принимается за цыплёнка.
– Мы хотели поговорить о Джонатане.
– Я догадалась. Вы прям застыли, когда я упомянула его имя. Что, доктора сообщили что-то плохое? Я же была в больнице, и никто мне ничего не сказал.
Мама нарочито медленно посыпает солью морковь и соус, и я вижу, как белые кристаллики растворяются в тёмной густой жидкости.
– Мам, соли уже достаточно. – Я протягиваю руку и забираю у неё солонку.
Она отвечает мне резким и напряжённым смехом, сдерживая слёзы. Этот смех я давно прозвала «стеклянным». За ним, как за прозрачными стенками стеклянного сосуда, ни за что не спрятать печаль.
– Может, изменился его показатель ШКГ? – наугад спрашиваю я.
Шкала комы Глазго – стандартный индекс оценки степени нарушения сознания в коме, о котором то и дело упоминают врачи. Любое снижение этого показателя – очень плохой признак.
Сердце у меня тревожно сжимается, а аромат цыплёнка больше не кажется таким уж аппетитным, в комнате навязчиво пахнет уксусом.
Папа сверлит взглядом еду на тарелке.
– Нет, не в этом дело, Виола. – Он набирает полную грудь воздуха. – Мы с твоей мамой проговорили весь день. – Взглянув на маму, он безуспешно пытается улыбнуться. – И приняли решение. Очень трудное и очень важное, и я надеюсь, ты нас поддержишь.
Эта речь мне совсем не нравится. Голова кружится, к горлу подкатывает ком тошноты.
– Какое решение?
Не сводя глаз с жаркого, папа произносит:
– Мы отзываем уход за Нейтом.
Сначала мне хочется рассмеяться – папины слова ошеломили меня, я не верю своим ушам.
– Вы отзываете уход? Что это значит?
Отец смотрит на меня полными слёз, будто стеклянными, глазами.
– Мы отключаем ему искусственную вентиляцию лёгких.
Глава 6
– Виола —
Моя вилка с металлическим стуком падает, и брызги соуса летят на другой конец стола.
– Что ты сказал?
Папу не узнать. Его лицо будто принадлежит другому человеку, старому и грустному. В нём не осталось искры жизни.
– Прости, милая. Но прошло уже больше года, и улучшений нет… совсем.
– Мама? – Это слово срывается с моих губ с той же интонацией, как в далёком детстве, лет в пять.
Мама встаёт и огибает стол, чтобы прижать меня к груди. В её объятиях тепло, от мамы пахнет анисом и жасмином. И я слышу, как колотится её сердце.
– Пора его отпустить, Виола. Пришло время оплакать нашего мальчика – и отпустить.
Я с силой отталкиваю её.
– Он не умер! – Мама снова пытается меня обнять, и я встаю со стула и уворачиваюсь. – Нейт просто спит.
Мама не сводит с меня наполненных слезами, всё понимающих глаз. Руки у неё дрожат, и я знаю, ей до боли хочется меня коснуться.
– Он не проснётся. Доктора так сказали… а мы всё ждём, не знаю чего…
– Чуда, – говорит папа.
– Но чудеса случаются! – не сдаюсь я. – Вспомните, мы с Элис и Кейти проснулись внезапно и почти одновременно. Разве это было не чудо?
– Пожалуйста, Виола. – Мама смотрит на меня умоляюще. – Нам и так трудно, а ты постарайся нас понять.
– Я никогда не пойму, как вам пришло в голову убить моего брата!
– Мы его не убиваем, – терпеливо объясняет мама. – Мы его освобождаем.
– Чушь собачья! – уже кричу я. – Идиотизм! – Я вскидываю руки над головой. Удушающая паника в груди превращается в нечто осязаемое, твердое и острое, как клинок. – Вы с ума сошли? Убиваете собственного сына! Моего брата… И как вы до этого дошли? Долго думали? Или просто взяли на сегодня выходной и к вечеру всё решили? Как будто спланировали переезд или отпуск!
Родители замерли с таким видом, как будто я только что отхлестала их по щекам. В повисшей тишине мне вдруг кажется, что папа сейчас передумает, вот он уже взволнованно потирает лоб, но…
– Пожалуйста, ты постарайся нас понять, – говорит он.
– Вы не можете убить его сейчас. – Уже не говорю, а хриплю я. – Только не теперь. Вы не понимаете… да я и сама не очень-то понимаю, но обязательно докопаюсь… У Нейта на запястье есть знак, я пока не знаю, что это значит, но мне кажется, что они связаны. – Едва ворочая пересохшим языком, я выплёвываю эти бессвязные слова, и они жгут мне губы.
– О чём ты? – переспрашивает папа.
– Мне кажется, я могу вернуть Нейта, – отвечаю я.
– Перестань, – просит мама, – не надо, дочка, хватит.
Она начинает плакать. Не прозрачными нежными слезами, как плачут актрисы в кино, нет. Она громко всхлипывает, трёт глаза, а в груди у неё клокочет, как будто она задыхается, – стеклянный сосуд наконец-то разбился, а осколки встали ей поперёк горла.