Я почувствовал, что не осталось никакой разделяющей границы между моей душой и миром, меня окружавшим. Словно меня похитили, восхитили из привычного существования, чтобы я узнал наконец нечто важное и достоверное. Этот сон был неизмеримо реальнее обычного бодрствования, и я знал, что уже никогда не смогу ни забыть про него, ни предпочесть ему кажущуюся убедительной повседневность.
С моего валуна были видны вершины гор, возвышающихся над долиной. На одной я разглядел развалины древнего храма, другая поросла высокой золотой травой… И вместе с тем мне был виден древний храм во всём его величии и тот океан, который покрывал некогда здешние горы. Можно было снимать слой за слоем с того камня, который я держал в руке, перелистывать страницу за страницей, читая собственную судьбу, но не было смысла это делать. Здесь и сейчас я понимал, что жизнь надо жить, а не перелистывать в любопытстве.
Бережно закрыл я камень его красновато-коричневой обложкой и положил рядом с валуном. Время снова возобновило свой бег – время сна или бодрствования?.. Похитившая, восхитившая меня сила оставила меня в покое. В покое – и в обычном земном восхищении той горной долиной, где я сидел на плоском сером валуне и любовался невообразимым, неисчерпаемым миром, окружавшим меня.
Сон про яблоко
Кудесники сидели на лужайке и перебрасывали друг другу яблоко. Одеты они были кто как. Одни в полосатых халатах, другие в обычных костюмах, элегантных или затрапезных. Кто был в смокинге, кто в лохмотьях, кто в ткани, обмотанной вокруг тела так или этак. От каждого из них исходило обаяние возможного чуда.
Вот яблоко перелетело в ладонь очередного кудесника и превратилось в облачко аромата, разлетевшееся по лужайке и дотянушееся до дерева поодаль, возле которого стоял я. Яблочный запах заполнил вселенную и до основания всколыхнул мою память. Вспомнилось детство, пенки яблочного варенья, гигантские полупрозрачные от спелости плоды штрифеля с деревенской яблони, собранные родителями. Вспомнилось… Вспомнилось… Вспомнилось…
Снова яблоко полетело, сверкая глянцевыми боками, над лужайкой. И лужайка подёрнулась туманом, а впереди засиял уголок райского сада с Древом посредине. Яблоко в руке женщины, яблоко в руке мужчины, начало трагедии познания… А чуть в стороне – Парис, протягивающий яблоко богине любви… А там, подальше, – Ньютон провожает взглядом плод, который падает, ударяясь о ветки…
А теперь яблоко просто лежит на ладони кудесника, и невозможно отвести от него взгляд. Оно словно впитывает падающий на него свет, сгущает его, обращая в свою округлую форму, насыщая им свой жёлто-зелёный цвет с красноватым отливом на боку. Обычное яблоко, упрямо сосредоточенное в себе самом и вместе с тем соединённое со всей жизнью вокруг, со всем настоящим, свободным, созревшим и созревающим…
И вдруг яблоко, пойманное кудесником в берете и чёрной вельветовой куртке, теряет свой привычный облик. Это уже многогранник с яркими гранями – жёлтыми, зелёными, красными. Но – угловатое, пёстрое, нахальное – оно всё же остаётся яблоком. Это яблоко-клоун, с вызовом демонстрирующее, на что ещё способна яблочная природа. Оно не позволит задумчиво сжевать себя. Не зря оно участвует в маскараде, у него есть свой экстравагантный шанс стать победителем…
Новый перелёт. Всё затихло, только нежная мелодия поплыла над лужайкой. Яблоко звучало, светилось и росло. Вот оно уже возвышается посреди лужайки, и кудесники, как крохотные пёстрые кузнечики, удивлённо смотрят на него. Яблоко стало прозрачным, видны все удивительные его клетки, налитые искрящимся соком. Видна сердцевина, лежащие на атласных ложах коричневые каплевидные семена. Взгляд может войти в каждое из них, и там открывается новый мир: разрастается зародыш будущей яблони, она зеленеет и цветёт, на ней вызревают новые яблоки, каждое из которых становится новой вселенной, каждое светится и звучит…
Я не заметил, как произошло новое превращение. Яблоко снова мелькнуло в воздухе, упало на землю – и подкатилось ко мне. Я взял его в руки. Обычное яблоко. Разве могу я, не кудесник, что-то с ним сделать?..
…Могу! Могу не забыть всё, что видел!.. Даже когда проснусь.
Сон про агентство путешествий
– Сэ-э-эр, – пропел с одесским акцентом весёлый парень, поднимаясь мне навстречу. – Мы рады вас видеть. Какой способ передвижения предпочитаете? Да-да, понимаю, просто хотите попробовать. Вам сюда.
Он распахнул дверь, впустил меня и исчез, вернулся обратно в приёмную.
Я стоял в пустом зале. На сцене расположился, поблескивая инструментами, целый оркестр, и при моём появлении дирижёр поднял палочку, хотя в зале я был один. Не было людей и не было кресел. Но я бы и не успел присесть.
Всплеснулась музыка, и мягкая сила подняла меня в воздух. Стены зала растворились в пространстве, оркестр уплыл куда-то за горизонт, но музыка звучала и несла меня над землёй.
Внизу тянулись дороги, и каждая имела свой смысл и свою цель, даже самая крошечная лесная тропинка. Даже заброшенная узкоколейка с заржавленными рельсами вела не просто к разрушенным баракам, а к памяти и боли.
Пульсировали трудной, мятущейся жизнью города. Земля откликалась – радостно или негодующе – на возрастающую силу человека. Ум и глупость, человеческие чувства и поступки – всё вплеталось в ритм и мелодию, в тревожные и торжественные звуки, энергия которых влекла меня вперёд.
Но вот музыка постепенно затихла. Я стоял перед огромным холстом, который словно был затянут лёгким туманом. Чем пристальнее вглядывался я в изображение, тем глубже уходил в него, не двигаясь с места. Неясные очертания проявлялись, я узнавал здания, возникавшие передо мной, нет, окружавшие меня.
Рядом с этой церковью, без креста и купола, я прожил почти двадцать лет, но узнавал я её по-новому. Полная конторских столов и ненужных бумаг, бывшая церковь продолжала петь и молиться каждым своим камнем, каждым своим очертанием, устремлённым от земли к небу. Несколько человек стояли рядом, и по их лицам, по их взглядам можно было изучать пережитое всей страной. И мой взгляд входил в их взгляды, и путь вглубь был бесконечен.
И снова я оказался в пустом зале. Пуста была и сцена. Было темно и тихо. Только посреди зала стоял пюпитр, освещённый зелёной домашней лампой. На нём лежала книга, и я открыл её, не взглянув на заголовок. Вокруг стало светло и шумно. Гудела городская площадь, люди в старинных одеяниях спешили по старинным своим заботам, цокали по булыжнику копыта, а среди площади, мешая прохожим, стоял на коленях юноша и лихорадочно бормотал невнятные слова про убийство и раскаяние. Нет, не он, а я сам стоял на коленях, и мысль моя металась от отчаяния к надежде, от тьмы к свету, и выход ей был только в невнятных, нелепых моих словах, обращённых ни к кому и ко всем сразу.
– Месье, – тихим понимающим тоном встретил меня молодой агент в приемной, – вы сейчас полны впечатлений и вряд ли готовы к обсуждению перспектив дальнейших путешествий. Приходите снова. Мы всегда с вами.
Он проводил меня до выхода и, прощаясь, сунул мне в ладонь визитную карточку. Плутая по узким переулкам и постепенно приходя в себя, я, наконец, взглянул на неё и прочёл:
«АГЕНТСТВО ПУТЕШЕСТВИЙ ВГЛУБЬ. Мы всегда с вами».
На карточке не было ни адреса, ни телефона.
Сон про приступ ярости
На огромном письменном столе, за которым я сидел, стоял макет длинного здания с белыми тонкими колоннами по всему периметру. Макет был сделан очень тщательно. Он должен был помочь ориентироваться в правилах городского движения. Стол мог ездить, и я с трудом подавлял искушение нажать на педали и двинуться вперёд по пустой комнате, чтобы попрактиковаться в езде.