– Ей-Богу, детский сад какой-то! Нет, я, конечно, понимаю, что Гладков с Панфёровым – графоманы чистейшей воды, но и Данина шитая белыми нитками начала века писанина – не литература тоже.
Костя возразил:
– А твои рассказы о том, как вы собирались на хате и пили, вместо того чтобы учиться, – литература? Якуту простительно ничего не читать, у того какие традиции? Отец пас оленей, дед пас оленей, прадед пас оленей… И так от Вавилонского столпотворения – все пасли оленей. О чём писать – не вопрос. Зачем читать Пушкина, Достоевского, Толстого? К национальной культуре оленеводов они никакого отношения не имеют. Но ты, Женя, кажется, не якут.
– Да поймите вы наконец: современному читателю не интересны душевные переживания новоявленных Кити и Левина! Да таких просто нет!
И тогда Павел, порядком захмелевший, до сих пор казавшийся безучастным к спору, поднялся.
– Откуда такая уверенность, Женя? Да мы только строим из себя разбитных, а сами помешаны на Татьянах Лариных. Помешаны, Женя, помешаны! Данины рассказы тебе не по нутру потому лишь, что ты через себя из стыда перед нравственной шелупонью перешагнуть не можешь!
– Чего буровит? Всё, мужики, Тарасову больше не наливать!
– Причём тут это?
– Да между людьми давно уже другие отношения!
– Раз, раз – и на матрас? – усмехнулся Даня.
– Вот именно!
– Только чтобы доказать обратное, напишу об этом!
– О чём?
– О девушке, которую недавно встретил. Вернее – встретил давно, ещё в семьдесят пятом в Нижнеудинске. Было ей тогда двенадцать…
– Ого!
– Же-эня!
– Златоуст твою мать, в самом деле, дай человеку сказать! – рявкнул командирским голосом Костя Маркелов.
– Мужики, на полном серьёзе заявляю, ничего у меня с ней не было. Сами понимаете – ребёнок… Но глаза!.. Нет, это надо видеть! Как вспомню – и за всю жизнь обидно становится! У меня, мужики, не жизнь, а приключенческий роман, с прологом и эпилогом. Опиши как есть – не поверят. Короче, любил одну, крутил с другой, чуть было не женился на третьей, а в жёны взял, которая нечаянно под руку подвернулась. А в начале января приезжаю сюда, и как бы вы думали, встречаю – кого?
– Мэрилин Монро?
– Я серьё-озно!
– Всё, старики, заткнулись – иначе будете иметь дело с чемпионом Европы среди юниоров по боксу! – заявил Чирва.
На него посмотрели с недоверием – сухопарая Митина фигура к подобным заявлениям не располагала. Даня подтвердил:
– Свидетельствую – «муха»!
– Тогда молчим.
– Говори, Тарасов!
– В общем, встречаю её. Не поверите – до сих пор под впечатлением! Восемнадцатилетней девчонке за всё время общения «ты» не посмел сказать!
– Да что, в самом деле, за притча?
– Прямо заинтриговал!
– Хоть бы одним глазком глянуть!
– Ходит в церковь, отец, дед – священники. И это ещё не всё! Друг, с которым золото мыли, женат на её сестре, окончил духовную семинарию, учится в академии, недавно дьяконом стал. А ты – не быва-ает!
– А-а, ну тогда понятно! У этих всё не как у людей! Я их за версту различаю – длинные юбочки, бледненькие личики, опущенные глазки…
– В том-то и дело, Женя, не скажи они тогда, что ходят в церковь, я бы ни за что не подумал.
– Да неужели?
– Всё, мужики, ждём романа! Тарасов, обещал!
И тут же переключились на другое.
– Господа, а что вы думаете о Солженицыне? Если взять за основу его «Архипелаг», одна же получается идеологическая дребедень: больное на всю голову Политбюро, во главе с батькой усатым, кругом шпионы, сексоты, вышки да психушки. Ка-ак люди жили?
– И я того же мнения. И хотя тогда не жил, не думаю, что всё было так безысходно. Да я счастлив уже потому, что есть!
– И впрямь! Помните у Рубцова? «В комнате темно, / В комнате беда, / Кончилось вино,/ Кончилась еда./ Не бежит вода / У нас на этаже. / Отчего тогда / Весело душе?»
– Как у нас?
– У нас, по крайней мере, ещё вино не кончилось. Даня, чего задумался? Наливай!
– Стало быть, весело душе?
– И я считаю, никакой поступательной истории нет, а есть время для проявления качества!
– И совместного проживания!
– И выживания!
– И что? Не вижу в этом ничего плохого.
– Тогда – что, да здравствует двадцать шестой съезд КПСС?
– Почему – КПСС? Сразу – товарищ Сталин!
– Что-о?
– А что ещё могут означать его портреты на машинах и автобусах, фильмы «Освобождение», «Тегеран-43»? Я сам после «Тегерана» портрет Сталина в кабине грузовика возил, хотя и не питаю к нему никакого уважения.
– Хочешь сказать, Сталин опять нужен?
– Избави, Боже!
– Ну почему… Какой-никакой, а был порядок.
– Кто сказал?
– Да все говорят.
– А знаете, что любимая артистка Сталина Орлова заявила, узнав о его смерти? «Наконец-то он издох!»
– Правильно! Мы даже представить себе не можем того страха, под которым люди жили!
– Ещё бы! При Сталине на такой разговор, да ещё в такой компании, мы бы ни за что не рискнули, а теперь можем говорить совершенно свободно.
– Говорить – да, но попробуй об этом написать и напечатать хотя бы за границей, тогда увидишь, что будет. Попробовал Солженицын…
– А я ещё раз повторяю: современная литература – кривое зеркало, искажающее настоящее положения вещей!
– Вся?
– Абсолютно!
– Это кого ты имеешь в виду?
– Да всех, кого ты мне назовёшь!
– Господа, не будем ссориться! Скажите лучше, что вы думаете по поводу «звёздной азбуки неба» Кедрова? Я прочёл по его совету есенинские «Ключи Марии» – впечатляет!
– И что тебя впечатлило?
– Да всё, Женя, всё. В отличие от тебя, я не привык болтаться на поверхности.
– Это ты на что намекаешь?
– Какой ты недогадливый!
– Ну что вы как маленькие?
– Господа, а как вам Джимбинов?
– «Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи»?
– Умный мужик, ничего не скажешь!
– А Смирнов?
– И Смирнов, и Лебедев, и Селёзнёв, и Ерёмин – не пустобрёхи точно.
– Это кого ты считаешь пустобрёхом?
– Да хотя бы Власенко. Не пустобрёх разве?
– О, ещё какой!
– А Кедров?
– Ну! Этот себе на уме! Слышали, чего вчера отмочил? «Воскресение» и «воскрешение», оказывается, два совершенно разных понятия.
– И всё-таки мне по душе его утверждение, что вся нынешняя литература – до Достоевского!
– Нашёл кого слушать!
– А вообще, старики, нам ужасно повезло. Чувствуете накал вселенной?
– Ещё скажи, с нас новая история начнётся.
– Я в этом даже не сомневаюсь.
– Мне тоже кажется, что мы доживём до революции.
– И что будет?
– Монархия.
– Не смеши!
– Христианский социализм будет, а не монархия!
– Ещё лучше!
– Почему?
– Ну скажи, зачем тебе социализм, да ещё христианский? Мало тебе простого, тебе ещё христианского вдобавок подавай?
– Две совершенно несовместимые идеи! Христианство абсолютно монархично. При едином Отце, какой может быть социализм?
– Да ещё все до одной власти – от Бога!
– Действительно неплохо устроились!
– Абсолютнейшая чепуха!
– И тем не менее это исторический факт!
– Вам что, делать больше нечего? Развели какую-то мутату!
– Господа, Златоуст – убеждённый атеист! Он у родной бабушки единственную икону разбил!
– А она его, поди, шанежками кормила!
– Причём тут икона? И потом, когда это было?
– Когда бы ни было, Женя, на том свете тебе всё припомнят.
– Плевать я на них хотел!
– Мужики, кончилось вино!
– И еда!
– Но есть ещё вода, старики! Ставим чай!
И ещё около часа толкли воду в ступе.
Уже засыпая, Павел твёрдо решил: ноги его в церкви больше не будет.
2
И, однако же, по возвращении домой, словно специально подбиваемый кем-то, в один из пожарных выходных потащился в ту самую церковь, где когда-то венчался Серёжка Кашадов.
Несмотря на будничный день, ввиду случившегося церковного праздника, народу оказалось столько, что Павел едва протиснулся внутрь и, сдавливаемый со всех сторон, всю службу с пытливым любопытством поглядывал по сторонам. И чем дольше наблюдал, тем больше приходил к убеждению, что церковь и в самом деле всего лишь прибежище для усталых и отсталых – ни одного молодого, интеллигентного или хотя бы с проблеском мало-мальской работы мысли лица, – сплошное престарелое невежество да клинический фанатизм.
Но и служащий священник удивил не меньше. Лет около сорока, с маленькими, под самым носом, усиками, он навязчиво напоминал Раджа Капура. И это бы ничего, но когда во время целования напрестольного креста тот пригласил его для беседы, Павел, как бы ни был критически настроен, не столько из приличия, сколько из профессионального любопытства, отказаться не смог и, выйдя боковыми дверями, направился к старинному, с двумя отдельными входами, двухэтажному особняку, ограждённому с одной стороны садом, а с другой – небольшим старинным кладбищем. От кого-то он слышал, что в этом здании находилось епархиальное управление, жил архиерей, и грешным делом даже подумал: уж не к самому ли владыке пригласили его на беседу? То-то было бы неожиданным – из огня да в полымя.