Потом этот Олеар приезжал еще несколько раз, называл Андрея
гениальным творцом, сравнивал с ранним Пикассо и уговаривал родителей
воздействовать на сына, чтобы тот посвятил себя живописи.
Но они уже не смели ни советовать ему, ни исподволь подвигать к
чему-либо; уверовав, что он неизлечимо болен, отец с матерью готовы были
всю жизнь держать его при себе, однако после школы Андрей заявил, что
намерен сделать военную карьеру. Упорный и волевой офицер, вечный старший
лейтенант чуть не лишился чувств и сам стал отговаривать сына, мол, с
таким диагнозом тебя даже на срочную в армию не возьмут.
Тогда Андрей достал свою тощую медицинскую карточку, где ни единым
словом не упоминалось ни о диагнозе, ни о лечении в психушках.
5
Он еще в Архангельске понял, что приключения не закончились, и что
лучше всего по дороге переодеться в гражданское, перескочить с поезда на
поезд или вовсе задержаться где-нибудь на недельку, пока не прекратится
активный поиск. Однако для таких манипуляций требовались деньги, и не
малые, а их-то как раз было в обрез, поскольку Мавр все до последнего
лишнего рубля отдал Томиле, оставив только на дорогу.
Встреча его на вокзале в Москве означала вовсе не уважение к
ветерану, а неожиданную заинтересованность его фигурой, ибо по специальной
инструкции органы госбезопасности никаким образом не имели права
привлекать внимание к нему, если это не обусловлено особыми
обстоятельствами или легендой прикрытия, как, впрочем, вести скрытую
слежку, не связанную с его личной безопасностью.
И эта инструкция не подлежала изменению или реформированию, как
общественное устройство, экономика, политика, поскольку была написана не
чекистами, а много раньше, еще царскими жандармскими чиновниками, и,
возможно, корнями своими уходила в старину, более глубокую, к тем
временам, когда возникло понятие государственности, в каком виде бы ее не
представляли.
Всякая новая власть рано или поздно становилась перед необходимостью
ее соблюдения, иначе бы не существовали ни империи, ни княжества, ни
государства с самым прогрессивным и самым демократическим строем.
Инструкция эта чем-то напоминала знаменитый ядерный чемоданчик,
передаваемый из рук в руки, независимо от того, что бы ни приключилось в
мире и каким бы образом не поменялся правитель.
Мавр допускал, что в нынешней России новоиспеченная власть еще не
разобралась в государственном устройстве, не открыла всех тайн рухнувшей
империи, но что-то о них слышала, узнала имена их хранителей, и теперь,
как всякий ребенок, стремится познать мир и его содержание, грубым
способом ломая игрушки. Она, младенческая, самолюбивая, претенциозная
власть, в принципе могла делать это, и ей потом все бы простилось, но Мавр
не имел права потакать варварской психологии детей, в чьих руках оказалась
судьба государства.
Он сразу же решил уклониться от услуг встречающих, но, в любом
случае, остановиться недели на две в Москве, чтобы изучить обстановку и
похлопотать за Томилу.
И все бы ничего, но простившись с дочерью, тесть в поезд сел,
вероятно, опасаясь, что одного, без зятя-генерала, его арестуют тут же, на
станции Мудьюга, но едва тронулись, как сразу же заартачился, хотя менты
свозили его на лесозавод и помогли собрать вещи, в основном драгоценные
инструменты.
- Я с тобой не поеду, - уныло сказал он. - Без моря проживу, а вот
без дочери... Кто ее поддержит? Хоть передачку отнесу.
- Ты нужен мне в Москве, - заявил Мавр. - Твой художественный талант
нужен. Он ведь до сих пор остался невостребованным, верно? И никакой тебе
самореализации.