Российский монарх осознанно предпочел пожертвовать возможными военными преимуществами (напомним, что по началу предполагалось лишь занять часть Пруссии и герцогства Варшавского и, применяя тактику «выжженной земли» на территории противника, затем начать отступать к своим границам) в угоду политическим факторам. В результате он выиграл и стратегически – заставил «неприятеля» действовать по русскому сценарию, приняв четкое решение отступать в глубь России и использовать ту же тактику «выжженной земли», но уже на собственной территории.
Следовательно, можно полагать, что, еще не успев начать войну против России в 1812 г., Наполеон по сути дела уже проиграл ее.
Большинство отечественных историков, пытливо работающих в архивах и с мемуарами свидетелей той эпохи, опираясь на отдельные сохранившиеся секретные документы, полагают, что у России был заранее разработанный и утвержденный императором план военных действий на случай войны. Причем, поскольку, как очень точно выразился в свое время видный русский генерал, участник войн России с Наполеоном И. Ф. Паскевич, очень крепкий профессионал без заметно слабых мест (есть такой военный термин-характеристика полководческих способностей военачальника) – «Против Наполеона трудно устоять в сражении» – рассчитан он был на затяжную борьбу до победы.
Начиная с 1810 г. на высочайшее имя государя-императора подавалось немало планов военных действий разного толка на случай войны с Наполеоном, причем, не только от российских генералов, но и иностранцев. Всего их было несколько десятков, но поскольку большинство предложений по многим причинам не отвечало требованиям реально складывавшейся и быстро меняющейся обстановки, то всерьез можно рассуждать лишь о нескольких из них, вышедших из-под пера таких видных фигур в российской армейской среде, как М. Б. Барклай де Толли, П. И. Багратион, К. Ф. Толь, П. М. Волконский, А. д’Алонвиль, в какой-то мере – Л. И. Вольцогена, Л. Л. Беннигсена и даже К. Фуля (Пфуля).
…Кстати, о «злокозненном» схоласте Фуле! Уже давно и очень много места в отечественной историографии уделяется так называемому оперативном плану Фуля войны России с Наполеоном в 1812 г.. По сути дела роль самого Фуля и его плана действий русских на той войне слишком преувеличена, как в сознании окружавших его людей, так и последующих поколений историков. Карл Людвиг Август Фуль (Пфуль) являлся прусским стратегом и мало чем отличался от печально известного Франца фон Вейротера, заигравшегося в «оловянные солдатки» с Наполеоном под Аустерлицем. В 1806 г., после провала прусского «блиц-крига» с Бонапартом в том году, закончившегося поражениями его родины при Йене и Ауэрштедте, прусский «кабинетный гений», якобы насмешливо заявил, снимая шляпу: «Прощай, прусская монархия» и устремился на восток – к царю Всея Руси, единственному правителю, который еще мог показать «корсиканскому выскочке», «где раки зимуют», по крайней мере, на необъятных просторах своей империи. Причем, в России он появился с письмом от Фридриха—Вильгельма III, а затем был принят из прусских полковников с повышением генерал—майором на русскую службу Александром I. На него, этот амбициозный пруссак, своими теоретическими познаниями и наукообразными схемами сумел тогда произвести сильное впечатление и по рассказам впоследствии даже выполнял роль советника и учителя российского императора по военной теории, но, естественно, не по практике, поскольку это совсем другая «наука» – умение убивать и побеждать не на бумаге и в тиши кабинета, а на поле боя, где любая твоя ошибка чревата собственной смертью. Историки, в частности, В. М. Безотосный, не без оснований, полагают, что русский самодержец и любимый внучек Екатерины II, между прочим, один из образованнейших людей своего времени, прошедший суровую и многолетнюю школу придворного лавирования между крайне строптивым батюшкой и чрезвычайно властной бабушкой, в преддверии «грозы 1812 года» вряд ли бы доверил разработку плана войны всего лишь полковнику прусской армии, потерпевшей разгром в блиц-криге с Бонапартом, к тому же, не имевшему ни малейшего опыта командования на войне. Александр I, мудро не доверявший абсолютно никому, многоликий политик, склонный к внешним колебаниям, известный и как искусный дипломат, и как изворотливый интриган, не решился бы вверить столь важное дело и, следовательно, раскрыть всю секретную информацию очередному заезжему «кригсшпиллеру» (любителю «войнушки» в тиши кабинета типа печально известного ему по аустерлицкой катастрофе вышеупомянутого австрийца Вейротера), к тому же, не владевшему даже азами русского языка. Двойственный, а то и тройственный (человек с «тройным дном»: думал одно, говорил другое, а делал третье) в мыслях, словах и поступках Александр I, будучи великолепным актером, охотно прибегал к изворотливой маскировке своих замыслов и использовал лесть и обман как тонко отточенное оружие в государственной и житейской политике для достижения поставленных целей. [Недаром же, почуяв после Тильзитского унижения неладное со стороны своей очень амбициозной и энергичной сестрички Екатерины Павловны, на фоне недовольств в российском обществе альянсом императора с «корсиканским выскочкой», вроде бы (?) метившей в новую «государыню-матушку» Екатерину III-ю и искавшей (?) для очередного в Святой Руси дворцового переворота свою вострую «шпагу/саблю» в лице сначала героического и авторитетного в армии Багратиона, а потом спустя какое-то время по слухам (?) и культового артиллерийского генерала Ермолова, Александр ловко убрал ее с придворной авансцены, выдав замуж за отнюдь не героического супруга и отправив с ним под негласным надзором подальше от обоих столиц; по крайней мере, так полагают некоторые пытливые умы]. Незаурядный психолог, он не любил подставлять свою персону под удар мнения общества, всегда старался, подстраховываясь-перестраховываясь, оставаясь в тени, выставить на общий суд другое лицо как мнимого инициатора. В. М. Безотосный не исключает, что именно так и могло обстоять дело с так называемым оперативным планом Фуля, который, не будучи одобрен официально, скорее всего, относился как раз к числу мероприятий, рассчитанных на обман общественного мнения. Фигура Фуля была выбрана как подходящий объект критики военных кругов – своего рода для отвода глаз, если хотите. В результате нашлось немало российских генералов, не раскусивших «хитроумного Одиссея» -Александра Павловича «Романова» (на самом деле – Гольштейн-Готторпа) и с удовольствием «оттоптавшихся» на плане Фуля «по полной программе». А это, как раз было то, что нужно для весьма «непрозрачного» русского монарха: генералитет ругал не императора, а его глупого советника. Следовательно, миф о секретном «плане Фуля» был искусственно раздут, поскольку он обелял в глазах общества (негодующего) в первое время войны (неудачное) императора и в целом русское командование за тактику отступления. То, что предлагал Фуль в 1811 г., звучит так: в начале войны 1-й Западной армии, против которой стояли основные силы Бонапарта, следовало отойти от границы в укрепленный лагерь у местечка Дрисса; тем временем как 2-я Западная армия должна действовать на фланг и тыл Великой армии. Казалось бы, все очень просто. Но схоластически мыслящий Фуль серьезно ошибался! Во-первых, этот укрепленный лагерь, помимо чисто местных позиционных недостатков (в тылу у него находилась река Западная Двина), не прикрывал ни одну из стратегически важных дорог и не был защищен с флангов. Во-вторых, прусский теоретик полагал, что в Великой армии из-за трудности со снабжением продовольствием будет сосредоточено не более 260 тыс. человек (из них только 40 тыс. французов). На самом деле врага было почти в два раза больше. Более того, вместо двух армий, русские войска были разделены на три, тем самым не шло и речи о принятии к делу его проекта. Более того, произошло значительное усиление армии Барклая за счет войск Багратиона. С оставшимися 40 – 45 тыс. бойцов армия последнего, по причине своей малочисленности, вряд ли могла выполнить замысел Фуля: нанести удар во фланг и тыл основных сил противника, сдерживаемых у Дрисского лагеря силами Барклая. (Недаром, располагая разведывательными сведениями о значительном численном перевесе трех вражеских группировок по сравнению с русскими частями, русское командование – царь и Барклай – направило Багратиону категорическое письменное предписание не вступать в дело с превосходящим его противником.) И наконец, самое весомое – Фуль не обладал информацией не только о предполагаемой численности Великой армии, но и не владел данными о подлинном состоянии дел в русских приграничных войсках. В связи с этим, В.М.Безотосный (я не единожды цитирую Виктора Михайловича, как одного из наиболее компетентных – по ряду обстоятельств – исследователя войн России с наполеоновской Францией, чья доказательная база не вызывает сомнений в предвзятости и прочих «тенденциях») полагает, «что сооружение в Дриссе укрепленного лагеря носило бутафорский и дезинформационный характер. Так Л. Вольцоген, выбиравший позицию для строительства лагеря, затратил на осмотр и съемку местности в 1811 г. всего полтора дня. Офицерами свиты по квартирмейстерской части инструментальная съемка местности была выполнена лишь в декабре 1811 г. Только 1 апреля 1812 г. белорусскому военному губернатору герцогу А. Вюртембергскому (очень близкому, кстати, родственнику российского самодержца; не путать с боевым генералом Евг. Вюртемберским – прим. мое – Я.Н.) поступило высочайшее повеление выделить для строительства Дрисского лагеря 2.5 тыс. рабочих „из самых ближних Витебской губернии уездов“, а для присмотра за рабочими был выделен лишь запасной батальон Кексгольмского пехотного полка. Строительно—инженерный замысел имел достаточно несложное решение, и само сооружение не потребовало от казны больших финансовых издержек.» Итак, последнее на эту «щекотливую» тему: ни Фуль, ни Барклай, ни даже Александр I не видели лично этого лагеря – вроде бы «краеугольного камня при реализации плана отступления» (?) – до прибытия туда 1-й Западной армии. Если, конечно, все это так, то, как говорится, «без комментариев»…