Но, несмотря на все эти грандиозные приготовления по обеспечению войск всем насущным (гигантское поголовье перегоняемого скота, громадные обозы, многочисленные провиантские магазины), в них, еще квартировавших в Германии и Польше, уже начнутся… дифтерит, дизентерия и прочие эпидемические заболевания, обусловленные плохим питанием и чрезмерным скоплением людей на ограниченных территория. Более того, упадет дисциплина, участится мародерство, возрастет дезертирство и прочие сопутствующие «эксцессы», свойственные молодым мужчинам, когда они скапливаются в громадных количествах в одной местности и переизбыток тестостерона бьет им по мозгам (вспомним, хотя бы участь сексуальной польки Франи, пропущенной не по одному кругу через казачью сотню в полулегендарном «Тихом Доне» – то ли некоего казачьего есаула, то ли всем известного шустрого станичника-нобелевского лауреата, что, впрочем, не суть как важно).
Так, война еще не начнется и войска не перейдут Немана, а уже налицо будет все то, с чем армия Наполеона непременно столкнется в ходе военных действий…
Масштаб задуманного Наполеоном похода в Россию выходил за пределы даже его феноменальных способностей.
Во всем, что он собирался осуществить в русской кампании были очень серьезные просчеты: проблемы времени, расстояний и перепадов климата (крайняя жара днем и холод ночью) оказались не по плечу даже ему – гению. Рассчитать степень всех трудностей оказалось нереально. И это при том, что он тщательнейшим образом изучил злополучную кампанию 1709 года выдающегося полководца прошлого века Карла XII и пришел к мнению, что в походе по России ни в коем случае нельзя останавливаться и сомневаться в правильности выбранного направления.
До этого похода, Наполеону удавалось в предыдущих кампаниях руководить очень большими армиями, но, все же, не столь громадными, не на столь огромных территориях и не столь далеко удаленными друг от друга. Теперь у Наполеона под началом была чуть ли не полумиллионная армия (непосредственно под рукой у него оказалось почти четверть миллиона), причем, весьма неоднородная по своему составу (в который уже раз повторимся, что о сбалансированной по качеству и количеству Великой армии образца 1805 г. не могло идти речи) и для координации ее деятельности не хватит энергии и воли даже у Наполеона. Он физически будет не в состоянии следить за выполнением каждой стадии своего плана, а его подчиненные, в массе своей привыкшие к службе за спиной у гениального патрона, окажутся не способны к решительным и самостоятельным действиям.
Не будет гармонии – не будет и успеха.
…Кстати, добиться полной изоляции России Наполеону так и не удалось, хотя усилий в этом направлении он приложил немало. Но Швеция в последний момент отказалась от участия в войне против России, а Турция после разгрома под Рущуком и Слободзеей заключила мир с Россией. Выход из игры северного и южного соседей-«врагов» российской империи существенно поколебал стратегическую обстановку накануне вторжения Наполеона в Россию. Кое-кто из самого ближайшего и наиболее дальновидного окружения попытался было, апеллируя к этим «маневрам» Швеции и Турции, отговорить Бонапарта от войны с Россией. Но Последний Демон Войны зашел уже слишком далеко в своих планах на мировое господство, чтобы остановиться. Неустойчивость политической обстановки в Европе, затянувшаяся война в Испании, переход Швеции на сторону России и поражение Турции вынуждали Бонапарта к молниеносному и убедительному разгрому противника в генеральном сражении…
Повторимся!
Документы говорят в пользу того, что еще в марте 1812 г. в Петербурге было решено при приближении Великой армии перейти первыми границу, а затем начать отступать на свою территорию, тем самым, затруднить движение противника. При этом, предполагалось, что Наполеон основные силы соберет в районе Варшавы, поэтому наступать будет 1-я Западная армия Барклая, а армия Багратиона начнет отступление на Житомир и Киев. Глубина фронта русских действий на территории противника предполагалась минимальной, тем более, что Наполеон форсировал движение к русским границам. Напомним, что в ответ на предложение Барклая о наступательных действиях Александр I вынужден был послать тому копию австрийско—французского союзного договора и предложил подождать его приезда в армию, чтобы окончательно определить – что и как делать дальше…
Глава 5. Последняя корректировка русскими своих планов перед самым началом войны
Только 14 апреля 1812 г. с появлением российского императора в Вильно начался последний и решающий этап выработки (корректировки?) русского плана.
Колебания по поводу – превентивно нападать или уйти в преднамеренную оборону вскоре закончились. Было окончательно решено, пользуясь исключительными потенциальными возможностям страны (необъятные с точки зрения Западной Европы просторы и неограниченные ресурсы, в том числе, людские и специфической стойкостью, неприхотливостью и патриотичностью русского солдата) вести борьбу на истощение противника. Недаром накануне войны поступили распоряжения о комплексе мер по эвакуации территории: вывозе ценностей, архивов, продовольствия и людей, реквизиции и уничтожения мельниц, магазинов и т. п.
…Кстати, до сих пор среди историков идут дебаты – кто же на самом деле командовал русскими войсками в самом начале войны!? Не секрет, что прекрасно образованный Александр I, отличавшийся непомерным, но тщательно маскируемым честолюбием, всегда стремился быть на первых ролях в развернувшейся исторической драме – его смертельной борьбе с Наполеоном – и мечтал о воинской славе, добытой в соперничестве с величайшим полководцем той поры. В то же время, он не забыл, что его полководческие амбиции привели к войне с Наполеоном в 1805 г., когда на Праценских высотах у Аустерлица ему пришлось со слезами на глазах наблюдать как его армию, в ту пору все еще овеянную славой легендарных суворовских походов, во многом по его вине разбили наголову, а он в отчаянии воскликнул: «Мы все словно младенцы в руках этого гиганта!» Горький Аустерлицкий урок, а затем и очередная катастрофа его армии под Фридляндом, но уже без его личного участия, не прошли даром. Он, так жаждавший собственноручно возглавить армию, все же, осознавал, что не обладает полководческим талантом. Поэтому он не решился на своей третьей войне с Последним Демоном Войны, а для него всего лишь ненавистным «корсиканским выскочкой», открыто взять на себя бремя главнокомандующего с неизбежной при этом ответственностью за все последствия. Но, когда ему это было очень надо, мгновенно принимая личину (маску) «правителя слабого и лукавого», «любимый бабушкин внучек Сашенька» предпочел не внять совету своего военного министра Барклая-де-Толли об острой необходимости назначить главнокомандующего, отвечающего за все принимаемые решения. В результате, сложится весьма двусмысленная ситуация, поскольку согласно §18 «Учреждения для управления Большой действующей армией» – «Присутствие императора слагает с Главнокомандующего начальство над армиею, разве бы отдано было в приказе, что главнокомандующий оставляется в полном его действие». Но поскольку соответствующего приказа отдано не было, прибывший к армии, Александр I, автоматически становился ее главнокомандующим. Вполне понятно, что Барклай де Толли, как человек сугубо военный – в присутствии главнокомандующего – тут же начал действовать только и исключительно в рамках военной субординации. В тоже время, адмирал А. С. Шишков (благодаря своей особой близости к фигуре самодержца) утверждал потом, «что государь говорил о Барклае, как о главном распорядителе войск; а Барклай отзывался, что он только исполнитель его повелений». Многие из ближайшего окружения царя, безошибочно ориентировавшиеся в узких коридорах власти, по сути дела поступали точно также. Военный министр от имени императора отдавал приказы другим главнокомандующим, что в какой-то (но очень трудноопределяемой или плохопризнаваемой?) мере ставило его выше П. И. Багратиона и А. П. Тормасова, обладавших, как первые лица в армии, абсолютно равными правами и, к тому же, людей в армии – более чем самодостаточных. Но в своей – 1-й Западной – армии в присутствии царя он не мог чувствовать себя полноправным хозяином и считал себя всего лишь первым помощником императора. Дело в том, что Александр I постоянно вмешивался в управление и старался направлять ход событий: сказывались «родимые пятна» «романовых» -императоров, в тайне мнивших себя если не видными полководцами, то по крайней мере, замечательными ратоборцами. Даже корпусные командиры, не говоря уже о Багратионе и Платове, были обязаны представлять ему рапорты, помимо присылаемых Барклаю. Надо ли говорить, что такое двусмысленное положение дел очень устраивало «извилистого и изворотливого» монарха и фактически так было и до этого, в преддверии аустерлицкого конфуза 2 декабря 1805 г., и после Отечественной войны 1812 г. – уже в ходе Заграничного похода русской армии в 1813 – 1815 гг. («Времени незабвенного – времени славы и восторга!»), когда огромная союзная «военная машина» уже набрала ход и остановить ее было не под силу даже Бонапарту, потерявшему в России свою «Великую армию». Неудачи в любой момент можно было списать на главнокомандующего, а лавры побед всегда присвоить себе. Недаром, наш отнюдь «непрозрачный самодержец» пишет потом Барклаю 24 ноября 1812 г.: «Принятый нами план кампании, по моему мнению, единственный, который мог еще иметь успех против такого врага как Наполеон… неизбежно должен был, однако, встретить много порицаний и несоответственной оценки в народе, который… должен был тревожиться военными операциями, имевшими целью привести неприятеля вглубь страны. Нужно было с самого начала ожидать осуждения, и я к этому подготовился…» В. М. Безотосный полагает, что смысл первой фразы («принятый нами план…») следует толковать сугубо в духе Александра I – двояко! С одной стороны, Александр I считал создателями плана себя и военного министра. С другой – подразумевал более широкий круг: свое военное окружение. Но в тоже время, письмо ведь было адресовано Барклаю, и в тексте самодержец обращается только к нему: «Как только план был принят, нужно было подготовить все для его исполнения. Мы вполне располагали для этого временем и, однако, многого не было сделано». Далее, император высказал претензии Барклаю, перечислив ряд мероприятий, на которых он настаивал и которые не были выполнены. Весь текст письма свидетельствует, что российский монарх под творцами и исполнителями плана имел в виду только (курсив мой – Я.Н.) себя и своего министра. Из письма, правда, неясно, как подготовился Александр I, ожидая «с самого начала… осуждения». В данном случае он поступил сугубо в своем стиле: подставил сначала Фуля, сделавшегося первым объектом «осуждения» военными кругами, второй жертвой для общественного мнения России стал сам Барклай. Перед отъездом из армии – уже после начала войны – российский император будет обсуждать с ним образ действий против Наполеона. Не сохранилось сведений о «высочайших инструкциях», но известно, что обещал делать Барклай из его письма Александру I от 27 января 1813 г.: «Я уверил Ваше Вел—во, что не подвергну опасности бесполезной или несвоевременной гибели Вашу армию, единственную опору Отечества, и, если не буду в состоянии нанести неприятелю решительных ударов сначала, то вся моя надежда будет основана на ведении кампании в позднее время года. Я сдержал свои обещания». Имеются и другие сведения похожего свойства. Например, еще раньше 30 июля 1812 г. он писал монарху о задаче не подвергнуть «опасности Государство наше без всякой нужды, тем более, что Высочайшая воля Ваша есть Государь продлить сколь можно более кампанию, не подвергая опасности обе армии». В дуэте император – военный министр первую скрипку должен был играть император, возложивший на себя контрольные функции; он же выступал координатором действий всех армий. Барклай как практик являлся главным советником и исполнителем царских идей. Идея отступления, по—видимому, разрабатывалась Александром I вместе с Барклаем. Преобладающая роль, как практику, конечно, принадлежала здесь военному министру, но окончательное решение, все же, оставалось за государем, тем более, что его военный министр всегда «знал свое место». Царь в самом начале войны попытается было взять на себя общее руководство, но эта титаническая задача – противостоять военному гению – окажется ему (военной посредственности) не под силу. Когда из—за ряда совершенных ошибок события выйдут из—под контроля и сложится непредусмотренная планами ситуация, чреватая серьезными осложнениями, благоразумный Александр I предпочтет незамедлительно покинуть войска, оставив командующих – военных, безусловно, первоклассных – самих искать выход из создавшегося очень опасного положения. Но при этом, как за ним всегда водилось напоследок «напустит туману»: конфиденциально и в устной форме «этот грек времен поздней Римской империи – тонкий, фальшивый и ловкий» скажет недоумевающему Барклаю, что именно ему предстоит отдавать распоряжения от имени царя. Так армия останется без главнокомандующего…