– Не кажется ли тебе, милая дочь, что ты стала скрытна и, нежели прежде, задумчива и рассеяна. Помнится, я просил тебя наполнить мою чернильницу, ты обещала, что исполнишь, и вот смотри, – полковник обмакнул перо в чернильницу и показал его дочери, – оно сухо. Что случилось, милая? Не заболела ли? Может быть, надо вызвать врача?
– Нет, нет, папенька! Что вы! – поспешно воскликнула Лариса. – Я абсолютно здорова, а чернила, простите, папенька, запамятовала. Мы много вышиваем с Раисой, долго разговариваем, гуляем, играем на фортепиано и поём, время так быстро летит, что не успеваем оглянуться, как уже вечер.
– Вот и славно! Вот и славно! А чернила… Бог с ними, – махнул рукой Григорий Максимович. – Накажу горничной – Прасковье, чтобы она смотрела за этим. Хотя не люблю я, когда прислуга беспорядок наводит на моём рабочем столе, то бумаги сдвинет, то перо не туда положит, да, – вновь махнул рукой, – и всякое другое. Как ты находишь, милая дочь? Можно доверять мой рабочий стол нашей новой горничной, исполнительна ли она?
– Исполнительная, папочка! Очень исполнительная и во всём доме порядок! – ответила Лариса, мысленно проговорив, – Господи, что же я натворила! Как быть? Как смотреть папеньке в глаза, когда всё откроется?
– Вот и славно! Вот и славно! – постукивая пальцами по столу, задумчиво проговорил полковник, вышел из-за стола, подошёл к дочери и, всматриваясь в её глаза, сказал, чтобы никогда одна не выходила на улицу. – Видишь ли, милая, нынче столько много объявилось плохих людей. Грабят и убивают, прям, посреди бела дня. Вот надысь – во вторник был я у Николая Петровича, так понаслушался, скажу тебе, такого, что даже у меня дрожь по телу пробежала. Не буду рассказывать те страхи, чтобы не ранить твою девичью душу, просто говорю, поостерегись. Не дай Бог, что с тобой, не вынесу.
– Что вы, папочка, да разве можно девушке одной!? Я только с Раисой…
– И только?
– Простите, папенька! Мне так стыдно! Так стыдно! На днях я была в доме у Мирошиных. Раиса Николаевна беседовала с Клавдией Петровной, а я играла с Анной и Галиной на фортепиано, мы пели. Потом пришёл поручик Свиридов, спел нам несколько романсов, у него, папенька прекрасный голос, потом мы гуляли в саду и он… Ой, как стыдно! Как стыдно! – Лариса закрыла лицо руками, а Григорий Максимович побледнел, – он поцеловал мою руку… Простите, папенька. Я больше не позволю ему целовать…
– Пенегин облегчённо вздохнул и мысленно улыбнулся.
– Какая же она у меня ещё ребёнок и наивна. Надо поговорить с Раисой. Пора дочери входить во взрослую жизнь. Кто как не она – взрослая женщина… научит её уму-разуму, наставит на правильный путь, жаль Ксюшенька рано ушла, чуть было не упустил дочь. Ну, да ладно, не поздно ещё. Ларочка у меня, слава Господи! не глупа, лишнего не позволит. Но надо поговорить с Раисой, чтобы приглядывала за ней… взрослеет, взрослеет дочь.
С этими мыслями Григорий Максимович ласково посмотрел на дочь, поцеловал её в кудрявую головку и, сказав напоследок:
– А теперь иди, милая, иди, мне надо работать, – подумал: "Как она похожа на мать!"
А дочь давно уже повзрослела, просто Григорий Максимович не видел этого и даже в голове не мог держать, что она мыслит уже не как ребёнок, а как женщина, правда ещё очень молодая и неопытная, но вполне созревшая.
– Спасибо тебе, Господи! Вот всё и решилось! – выйдя из отцовского кабинета, перекрестившись, проговорила Лариса и, раскинув в стороны руки, закружила по залу, улыбаясь и восклицая. – О, Господи, как же я счастлива! Маменька, если ты слышишь меня, знай, я самый счастливый на свете человек! Он любит меня. Он не может не любить меня. Он целовал мне руку. Я люблю его, мамочка! – Остановив кружение, Лариса поднесла руку к губам и со словами, – здесь были его губы, – прильнула к ней своими алыми губами.
Глава 6. Рождество
Красочными сообщениями пестрели доски объявлений города. Особенно много их было вдоль московских торговых рядов – на Чернавинском проспекте (в народе Любинский) и возле городского театра. Объявления гласили:
«26 декабря. В доме Варламова по Часовитинской улице выставка картин местного художника Н. И. Суркова. Выставка будет открыта ежедневно с 12 часов утра до 6 часов вечера».
«Лоттерея-аллегри в пользу детского приюта, в зале городской думы. Начало в 1 час дня».
«Ёлка для детей в коммерческом собрании. Начало в 6 часов вечера. После ёлки танцевальный вечер».
«27 декабря. Спектакль в здании школы ремесленного училища. Представлено будет: „Дети Ванюшина“, драма в 4 сочинениях Найдёнова. После спектакля танцы. Начало в 8 часов вечера».
«28 декабря. В театре женской школы спектакль. Представлена будет кружком любителей драма Карпова „Тяжкая доля“. После спектакля танцы. Начало в 7 часов вчера».
«В городском цирке большие праздничные представления ежедневно в 9 и 1 часа дня и в 4 и 8 часов вечера. Вечерние представления с „электрическим прожектором“ (синематографом)».
«29 декабря. В городском театре спектакль для детей: „Дед Мороз и Снегурочка“ Вход по билетам. Детям до 15 лет будут розданы бесплатные подарки. Начало спектакля в 12 часов дня. В 8 часов вечера бал, вход по приглашениям».
Рождественское время угадывалось в содержании обязательной афиши на передовице.
«Общественное собрание. 1 января 1912 года имеет быть маскарад с призами за лучшие костюмы», – информировал читателей «Омский телеграф».
«Открыты сборы на елку детям беженцев», – писалось там же.
«31 декабря грандиозная встреча Нового года. Масса сюрпризов. Принимается запись на кабинеты и столики», – сообщал «Омский вестник».
«В город Омск приедет большой известный цирк», – анонсировалось там же.
Не обращая ни малейшего внимания и не останавливаясь возле досок объявлений, по Чернавинскому проспекту вдоль московских торговых рядов в сторону реки Омь неспешно шёл поручик Свиридов. Поравнявшись с магазином «Н. Н. Машинский», что на углу проспекта и улицы Госфортовская, он чуть ли лоб в лоб не столкнулся с княгиней Ларисой Григорьевной Пенегиной, вышедшей из магазина с коробками в руках.
– Княгиня?! Лариса Григорьевна?! Простите… сегодня необычайно много народу… задумался… и вот… такая оказия… – стесняясь взглянуть на девушку, робко проговорил Свиридов.
– Да-да… Хотя… что это я. Вы меня извините! Я сама… с коробками… вот… пробираюсь! Много народу… да, очень много! – наливаясь румянцем, ответила Лариса.
– И в магазинах, верно, тоже очень много? – спросил Свиридов.
– Очень, очень много! Все толкаются, очереди большие! Насилу купила подарки, даже удивляюсь, как не раздавили, страсть, какая большая давка. Все куда-то торопятся, бегают, чуть ли с ног не сбивают.
– Вот и я такой же! Чуть было не сбил вас с ног, княгиня. Простите за мою неуклюжесть.
– Что вы, что вы! – осознав, что сказала лишнее, ещё сильнее зардела Лариса. – Это я неуклюжая. Налетела на вас коршуном.
– Ну, какой же вы коршун, Лариса Григорьевна? Вы птица счастья! По мне, прям, сразу же и мороз не мороз, как увидел вас, – ответил Свиридов, и тотчас почувствовал не меньший прилив крови к своим щекам. Понимая, что их жар может увидеть княгиня, и сочтёт это за слабость, естественную лишь для дам, но недостойную мужчины, слегка опустил голову и стал обвинять мороз в своём румянце. – Хотя пощипывает, что уж тут кривить душой! Особенно холодно нынче! Морозно! Чувствую, как щёки горят! Хотя, вот… всё равно решил пешочком до полка.
– Да, морозно! – ответила Лариса, стесняясь взглянуть на Свиридова.
– Знаете ли, Лариса Григорьевна, спешить особо не куда, а всё ж таки в полк нужно. Там намечаются мероприятия по случаю сочельника и Рождества Христова, надо проследить, как оно всё идёт и, как вы понимаете, много чего подготовить, – сваливая на голову девушки свою растерянность, вызванную неожиданной, но приятной для него встречей, и наговаривая много лишнего, мало интересного ей, выговаривался Олег Николаевич. Затем вдруг резко умолк, смутился и потупил взгляд.