При ближайшем рассмотрении это оказался молодой, не бритый минимум несколько дней парняга, одетый явно не по погоде – в перетянутом ремнем (кобура его револьвера висела в дореволюционном стиле, на отдельном, чересплечном ремешке) темном серо-зеленом ватнике, развесистых галифе серого, танкистского цвета и давно не чищенных, излишне аккуратных сапогах (по-моему, это были характерные для некоторых армейских пижонов тех времен «хромачи» индивидуального пошива – это по январскому морозу-то!). В вырезе его ватника был виден воротник серой гимнастерки без намека на подворотничок, с поддетым под низ, явно левым грязноватым свитером, на черных петлицах – танк и два эмалевых треугольника, на голове суконная буденовка с поднятыми «ушами» и звездой, кисти обеих рук то ли в грязи, то ли в копоти. Ну, блин, все прямо как в еще не написанной здесь песне, и на пикапе, и с «наганом»…
Поскальзываясь в колеях и ямах зимней дороги, неизвестный сержант подошел ко мне вплотную. Я попытался поймать его взгляд, не очень понимая, куда он вообще смотрит? Косоглазие у него, что ли? А потом наконец понял, что с особенным интересом он пялился вовсе не на меня, а на мой ППД. Ну да, здесь такие машинки были еще в диковинку.
Я молча сунул ему в нос извлеченное из кармана гимнастерки служебное удостоверение. Он даже не взял его, бегло глянув на документ прямо из моих рук, из чего я сделал вывод о том, что к разного рода бумажкам сей невеликий чин относился не шибко уважительно. Потом сержант козырнул по-уставному и представился:
– Младший командир Воздвиженский! 28-й отдельный танковый батальон!
Отрекомендовавшись не по званию, а в соответствии с занимаемой должностью, он показал себя человеком, несомненно, уже послужившим в РККА. Может, сверхсрочник?
– Вы чего на своей машине раскатываете, товарищ младший командир, прямо как по Тверской? По-моему, тут у вас как-то слишком шумно и весело – стреляют вон чуть ли не из-за каждого дерева!
– Кстати, а кто это стрелял и что за взрывы? – уточнил Воздвиженский с нешуточной тревогой.
– Да тут за мной, пока я в вашу сторону вдоль дороги шел, кажется, финны увязались. Стреляли. А взрывы потому, что я там, по пути, подбитую грузовую машину со снарядами слегка заминировал, и они на это попались.
– Чем заминировали? – заметно удивился Воздвиженский.
– А ручной гранатой, – охотно пояснил я, одновременно видя, что, похоже, ни хрена он о подобном нехитром способе минирования не знает. Зачем тогда вообще спрашивал?
– И сколько было шюцкоровцев? – тут же задал следующий вопрос мой собеседник.
Кого-кого? Я чуть было не высказал это свое удивление вслух, не сразу поняв, кого он вообще имеет в виду. Потом до меня дошло. Блин, ну да, как же, весьма употребительный во время той войны газетный термин! По идее, «Шюцкор» у финнов – это нечто вроде ОСОАВИАХИМа, такая самооборонная военизированная организация для подготовки резервистов, в Первую мировую подобных им вояк именовали уничижительными терминами вроде «железные мухи». Зато фразы типа «перепившиеся шюцкоровцы» или «банда шюцкоровцев» звучат красиво, непонятно и где-то даже угрожающе, а это самое главное для газетчиков, особенно советских.
Я мог бы сказать, что финнов было отделение или даже взвод, но решил, что лучше не врать до такой степени.
– Думаю, их было не меньше двух-трех. Так все-таки почему вы налегке?
– Да решили посмотреть, что здесь происходит. На танке ехать долго, да и заводятся они на таком холоде через раз.
Ну-ну, хорошо, что у них тут хоть что-то вообще заводится…
– Рисковый вы человек, товарищ Воздвиженский! Ладно, считайте, что вы все выяснили. Соваться дальше по дороге я вам однозначно не советую. А теперь лучше поедем прямиком к вашему командованию, чего мы встали!?! А то эти шюцкоровцы очухаются и набегут сюда всем скопом!
– За мной, товарищ майор! – пригласил Воздвиженский. При этом я успел обратить внимание, что при слове «командование» в его глазах появилась некая безнадега, переходящая в испуг. Интересно почему?
– Федор, разворачивайся! – приказал младший командир своему шоферу после того, как мы с ним запрыгнули в малогабаритный пикаповский кузов. «Газик» с трудом развернулся на обледенелой лесной дороге и наконец поехал восвояси, медленно набирая скорость.
Слава богу, вслед нам никто не стрелял. Во всяком случае – пока. А вот сказать, что у «ГАЗ-А» и машин на его базе была жесткая подвеска – значит не сказать ничего.
По сторонам дороги потянулся все тот же не шибко веселый пейзаж – снег, ели и сосны, местами разбавленные лиственными деревьями вроде берез (ну да, здесь же Карелия) и одна за другой, брошенные на обочинах заметенные снегом тентованные грузовые машины с пулевыми пробоинами в кабинах и кузовах. Я насчитал с десяток «ГАЗ-АА» и «ЗиС‐5» и еще пару сгоревших до полной обезлички (марку можно было определить разве что по рамам) грузовиков. Мертвые автомашины чередовались с торчавшими из снега дохлыми лошадьми (некоторые лошадиные туши были «не целиком» – явная работа хищников – волков или чего-то подобного) и подводами (некоторые телеги были опрокинуты набок). Не иначе как для разнообразия, среди прочего в двух местах попались похожие на сугроб танк Т‐26 и гусеничный трактор СТЗ‐3 с передком и похожей на поставленную на колеса от сельской брички толстую водопроводную трубу со щитом 122-мм гаубицей старорежимного образца (а если точнее – обр. 1910/30 гг.) на буксире. А вот людских трупов вокруг я что-то не заметил. Во всяком случае, в глаза они не бросались. Или, может, их успело снегом занести?
Когда мы проехали, наверное, с километр, я услышал где-то впереди нас стук и тарахтение не слишком мощного двигателя, сопровождаемые лязгом гусениц. Посмотрев вперед, я увидел направляющийся прямиком навстречу нам маленький, кое-как измазанный водорастворимыми белилами плавающий танк Т‐37, из открытого башенного люка которого выглядывала чья-то голова в черном ребристом шлеме.
Во как! Оказывается, не такие уж они тут и дураки, раз все-таки, на всякий пожарный случай, пустили по горячим следам машинки танчик. Выходит, соображают, а значит, не все еще потеряно.
Завидев наш пикапчик, товарищи танкисты остановились, после чего резко развернулись на месте и на всех парах припустили обратно, опережая нас. Возможно, мои комплименты насчет сообразительности были все-таки преждевременными – чувствовалось, что в тактике и стратегии здешние окруженцы были не особо сильны. По логике, этим танкистам следовало пропустить «ГАЗ‐4» вперед, а уже затем следовать за нами, прикрывая отход от разных возможных сюрпризов, – как-никак у них противопульная броня и пулемет ДТ в башне. А они до этого не доперли либо сочли, что никакой опасности нет.
Потом за толстыми деревьями, по направлению нашего движения, замаячили темные коробки машин. А спустя пару минут я увидел сваленные по обеим сторонам дороги, изрядно занесенные снегом стволы нескольких торопливо и неряшливо спиленных елей и сосен, образовавшие нечто вроде брустверов. Из-за этих самых брустверов торчали штыки трехлинеек, которые трудно с чем-то спутать, и небритые лица нескольких бойцов в характерных касках образца 1936 года. У некоторых из них поверх шинелей были импровизированные накидки и маскхалаты, как я понял, из простыней или чего-то похожего. Справа из-за бруствера выглядывали щит и ребристый кожух ствола, неряшливо побеленного, станкача всемирно известной марки «максим».
Стало быть, периметр они здесь более-менее держали. Однако при этом ни танк, ни наш пикап не были остановлены при проезде через этот «кордон». Засевшие за бревнами красноармейцы даже не посмотрели в нашу сторону. Видимо, здесь руководствовались все той же нехитрой логикой – чужие здесь не ездят, и баста. Бинокль я заметил только у одного из бойцов, а значит, наблюдали они за местностью исключительно визуально. При этом расстояние до ближайших от поста деревьев было таково, что ночью оттуда запросто можно было забросать сидевших за бревнами красноармейцев ручными гранатами. Если только они тут уже не пристреляли основные ориентиры заранее.