– Я понял, – глухо сказал старик, – но предлагаю подумать. Может быть, есть более весомое желание? Не торопитесь. Советовать не могу, но…
– Да что весомее?! – голос Дронова задрожал. – Что может быть важнее покаяния?! Я – грешник, не верующий ни во что! Но я осознал свои грехи! Я понял, что жил, как свинья! Я хочу всё исправить! И – исправлю! Но на это нужно время! А его нет, потому что Наташа уйдёт. Уйдёт с обидой на меня, и моё сердце не выдержит такого удара! Мне нужно её прощение! Слышите?! – Сергей ухватил охранника за воротник форменной спецовки и встряхнул так, что у того с носа слетели очки.
Старик охнул, нахмурился, оттолкнул Дронова и, кряхтя, поднял с пола очки. Сокрушённо покачал головой, разглядывая стёкла. Потом тяжело вздохнул.
– Я услышал. Да будет так. Наталья прощает тебя.
– Что? – не поверил Сергей. – Прощает?
Охранник поднялся и, не глядя на него, пошёл по коридору.
– Эй, погодите! – закричал Дронов. – Это не смешно! Такими вещами не шутят!
Старик не остановился. Он шёл, шаркая ногами и сутулясь. Левая рука ощутимо подрагивала, как у страдающего Паркинсоном.
– Прощает, – повторил Сергей. Странно, но ему вдруг захотелось поверить в это невозможное немыслимое чудо.
Он осторожно открыл дверь в палату дочери.
– Папочка, – Наташа смотрела на него и улыбалась.
– Доченька…
Дронов бросился к ней, обнял, прижал хрупкое и родное тело, осторожно гладил, приговаривая:
– Милая, милая моя. Ты правда прощаешь меня?
– Прости меня, папа. Я была дурой. Я только сейчас поняла, как люблю тебя. Мне было жаль маму, вот я и вбила в голову, что виноват ты. А ты просто слабохарактерный. Чужие женщины брали тебя, как чемодан, и несли, куда им нужно, а ты просто не мог им отказать…
Сергею было странно и непривычно слушать такое от дочери. Ему хотелось крикнуть: «Нет, Наташа, я сам волочился за каждой юбкой, добивался, охмурял, потому что я самый настоящий кобель. Я даже не помню, сколько раз изменял Ольге. И мне нравилась такая жизнь. Нравилась, пока не случилась то, что случилось».
– Спасибо, доченька. Я очень виноват перед тобой и мамой.
– Мама добрая. Она всегда любила тебя. Я знаю, она давно всё простила. Она сейчас смотрит на нас и радуется. И я хочу, чтобы ты не думал обо мне плохо. Ты правильно сказал: мы – одна семья. Я ни в чём не виню тебя, папа. Я очень люблю тебя…
А потом руки дочери соскользнули с его плеч. Он ещё прижимал её худенькое тельце, что-то шептал на ухо, но в сознание уже ворвался ледяной вихрь понимания: Наташи больше нет.
Он долго тряс её, просил очнуться, но отчётливо осознавал: Чуда больше не будет. Ему предоставили выбор. И он выбрал прощение.
Дронов осторожно опустил почти невесомое тело дочери на кровать и тихо, обречённо заскулил. Что он натворил?! Ведь можно было попросить выздоровление! Почему, как кретин, он требовал покаяния?! Наташа бы справилась с болезнью, а он бы нашёл способ вернуть её доверие! А может, ещё не поздно всё изменить?!
Дронов, как ужаленный выскочил из палаты.
– Где он?!
Дежурная медсестра недоумённо уставилась на него.
– Кто?
– Старик-охранник! Я только что разговаривал с ним!
– Вы ошибаетесь. Здесь не было никакого охранника.
– Да мы пять минут назад беседовали с ним! Сидели на том сером топчане!
– Вы заблуждаетесь. Я никого не видела.
– Да вы бредите! Такой лысый старик в очках, в форме. Нос с синими прожилками, как у пьяницы!
Медсестра сочувственно посмотрела на него.
– Мне очень жаль, но вы путаете. У вас горе. Я сейчас позову дежурного врача. Он даст вам успокаивающее.
– Да к чёрту ваши пилюли! Вы не могли не видеть его! Мы сидели на диване в двадцати метрах от вас! Вы ослепли?! Такой смешной нелепый старик!
– Успокойтесь, пожалуйста. Дело в том, что в нашем отделении нет охранников. Секьюрити только на первом этаже. И там дежурят женщины.
– Женщины? – опешил Дронов. – А как же…
– Мне очень жаль.
* * *
В больничном холле Дронов дождался приятеля, который, несмотря на праздник, бросил все дела и вызвался помочь. Встретились, обнялись.
– Старик, ты это… не раскисай, – приятель потрепал Сергея по плечу. – Понимаю, как тебе тяжело. Но надо жить.
– Послушай, – неожиданно спросил Дронов, – ты веришь в добрых духов?
– Чего? – прищурился тот. – Ты о чём?
Сергей смутился:
– Ну… во всякие чудеса, мистику? Рождественское волшебство?
Приятель хмыкнул и подозрительно покосился на него:
– С тобой всё в порядке?
– Ладно, проехали, – Сергей махнул рукой. – Я очень благодарен тебе. Спасибо.
– Не за что, старик. Ты бы поступил так же.
Погода на дворе вдруг переменилась. Немного похолодало, тучи исчезли, и солнечный свет сквозь огромные окна заливал весь холл, минуя лишь один угол, где за высокой спинкой кресла от него прятался Сергей. Завтра с утра предстояло забрать из морга Ольгу, на следующий день из здешнего морга – Наташу. Впереди траурные церемонии, прощальные слова и долгая, долгая жизнь. «Надо жить…».
Там впереди обещанные встречи,Прощение и главные слова,О том, что время лучше слова лечит,Четыре снова станет дважды два.А может быть, опять пройдя по краю,Я потеряюсь вновь в чужом краю,Я ничего о будущем не знаю,Но и о прошлом песен не пою.Сергей Кулагин. МАРС
Это Марс! Сука Марс! Тут нет ничего! Абсолютно! Ни ёлки, ни игрушек. Ни-че-го! Только унылые марсианские пейзажи и я, застрявший на Красной планете.
Я здесь, чтобы в очередной раз собрать научные данные о составе грунта и атмосфере, так как это основной вид деятельности нашего НИИ. Понимаю, что лучше меня эту работу никто не сделает, но заниматься ей в новогодние праздники, чёрт возьми, это уже перебор.
Не буду описывать все превратности судьбы и перечислять обстоятельства продления моей командировки… Увы, это всё равно мне не поможет вернуться на Землю. В общем, сбор данных я послал на три буквы гулять по орбите, а сам закрылся в жилом модуле.
До Нового года оставалось 24 часа 39 минут (длина средних марсианских суток) и сколько-то там долбанных секунд. Нужно что-то решать с ёлкой, праздничным столом и с моими собутыльниками. Как же Новый год и без них?
С гостями я разобрался быстро – запрограммировал включение двух андроидов на новогоднюю ночь (тот самый момент, когда одиночество начнёт медленно превращать меня из обиженного астронавта в напившуюся свинью), присвоил им имена и фамилии директора и зама отдела, в котором числюсь, накачал в ОЗУ роботов тостов и хвалебных дифирамбов во славу себя любимого. Железкам пофиг. Программы после праздника всё равно сотру, а мне «веселому» будет до жути приятно.
Тюбиков со склада натаскал. Подписал их как положено: салат Оливье, крабовый, селёдка под шубой. Ну и всё что вспомнил, но не суть. Самое интересное – это два «флакона», на которых вывел пиво и коньяк. И Звёздочек к коньяку нарисовал, аж семь штук, и затем подключился к искусственному интеллекту жилого модуля.
– Привет, Игорь!
– Привет! – поздоровался ИИ. – Проблемы?
– Две, хотя если комплексно, то одна, – улыбнулся я.
– Сергей, изложите более доходчиво суть проблемы. Я вас не понимаю.
– Игорёк, ёлка блин нужна.
– Ёлка – это палка и иголки, так?
Я кивнул, соглашаясь.
– Предоставите, пожалуйста, материал для изготовления.
– Палку и иголки?
– Любой древесный материал.
Отключаюсь. Слова ИИ резанули ножом по сердцу. У меня нет ничего деревянного. Ни-че-го! Модуль и всё что внутри выполнено из специальных сплавов. Про планету я вообще молчу. Понимаю, во-первых, без ёлки Новый год не праздник, и, во-вторых, я абсолютно не знаю что мне делать дальше. Тюбик с коньяком опустел на треть. Снова подключаюсь к ИИ.
– Предлагаю голографическую модель ёлки образца 2020 года, – сразу же выдаёт ИИ.
– Издеваешься? – рассердившись, спрашиваю я.
– Других вариантов в память не заложено.
Отключаюсь и пополняю марсианский запас ругательств новыми терминами. Снова возвращаю связь и угрюмо мямлю: