Основной объем книги приходится на автобиографические записи, связанные с портретами самых разных людей. В главах, посвященных детским и школьным годам, – это родственники, соседи по дому, друзья детства. При этом заметки мемуарного характера постоянно перемежаются публицистическими фрагментами (например, рассказ о собственной семье перетекает в размышления о российском еврействе, диффундировавшем в русскую нацию).
Главы о периоде ифлийской юности включают краткие запоминающиеся портретные зарисовки молодых поэтов и их учителей. Павел Коган и Михаил Кульчицкий, Борис Слуцкий и Сергей Наровчатов, Николай Глазков. А еще – Сергей Радциг, Леонид Пинский, Михаил Лифшиц, Илья Сельвинский… Крупные, яркие фигуры, легендарные личности. И опять-таки: на мемуарном фоне – неожиданные мысли, точные наблюдения. Например, вспоминая о чтении курса эстетики Михаилом Лифшицем, Самойлов замечает: “Борьба с модернизмом, к которому примыкала вся основная западная, а во многом и русская литература 20 – 30-х годов, была первым становлением нынешней “традиционалистской” и даже “почвеннической” эстетики… Казалось тогда, что модернизм, отрицающий традиционные нормы искусства, ведет к фашизму, годится ему в эстетику. Опыт сорока с лишним лет развития идей показал, что теория реализма и традиционализма может привести к тому же. Видно, не в эстетике дело”.
Рассказывая о войне, которую он прошел в действующей армии, Самойлов, глубокий знаток русской истории, размышляет о характерных чертах русского народа, о том, что называется национальным менталитетом: “Это русский фатализм, неверие в прочность счастья, податливость перед насилием власти, компенсируемая жертвенным сопротивлением внешнему нашествию, безудержные выплески щедрости и гнева, умение ждать, мириться и, подспудно чувствуя неправомерность ожидания и примирения, предаваться жесточайшим мучениям совести, самоосуждению, внутреннему самоистязанию”. Эти черты, по мнению Самойлова, порождены извечными действующими факторами русской истории, “безжалостной мощью и своеволием власти, беззаконием, скудостью быта”.
В книге нет публицистики в чистом виде. Даже в работе “Литература и общественное движение 50 – 60-х годов”, бесспорно, значительной именно в этом отношении, автор сохраняет свой стиль. Анализ событий, общественных явлений тесно переплетается с эскизными, а иногда и рельефными изображениями персоналий, меткими характеристиками. Резкие, четкие наброски, неожиданные ракурсы: Сталин и Хрущев, Ахматова и Пастернак, Эренбург и Леонид Мартынов, Твардовский и Симонов, Евтушенко и Вознесенский, Шукшин…
Отдельная небольшая глава “Александр Исаевич” представляет собой интереснейшие, хотя и не всегда бесспорные суждения о Солженицыне как личности и явлении литературы и общественной жизни. Оказывается, в свое время А. И. предлагал Самойлову перенести дискуссию в самиздат, но тот отказался, хорошо представляя себе исход интеллектуального поединка с учетом разницы в “весовых категориях”. По свидетельству Медведевой, Давид Самойлов и не стремился к поспешному обнародованию своих вопросов к “властителю дум” – гораздо более важным ему представлялось уяснение собственных позиций. Вот только одна цитата из самойловских заметок о Солженицыне: “Тот народ о котором мечтает А. И., сегодня фикция, мечта, прошедший день. К нему не вернется Россия, даже если сядут все за прялки, за резных медведей, за палехскую роспись. Мужик нынешний производить без корысти не станет. В этом, извращенно, правда, выражается новое его достоинство. Он спекулировать и шабашничать готов и станет делать это даже под малиновый звон, перекрестившись. Он делать это будет, пока не образуется в народ. А сделается это тогда, когда он научится уважать духовное начало России, то есть ее интеллигенцию, столь не любезную А. И.”
Последний, наиболее концентрированный по мысли раздел книги назван составителем “Эссе”. Предельная четкость суждений (не имеющая ничего общего с безапелляционностью), напряженная работа мысли, математическая точность формулировок, без какого-либо менторства или зазнайства. Вот только несколько названий этих мини- и даже микроэссе: “О презрении к народу власти и интеллигенции”, “О сытости и нравственности”, “Об аристократизме и преемственности власти”, “Об утопизме русской нации”, “О фанатизме и терпимости”, “Равенство и хамы”…
Многим ли сегодня все это нужно?.. Нет ответа… Или – все-таки есть, и мы его просто не знаем? Как не знаем до конца и Давида Самойлова – будем надеяться, что нам еще предстоит знакомство и с его “Дневниками”, и с полным корпусом его замечательных “несерьезных” произведений “В кругу себя”. Может быть, дождемся и самойловского тома в “Библиотеке поэта”.
Когда-то Давид Самойлов написал: “Превращаюсь в прозу, как вода в лед”. Кто учил термодинамику, помнит: при переходе воды из жидкой фазы в твердую выделяется теплота. Очень много теплоты.
Еврейский корень русского вопроса
Рабинович Я. Россия еврейская. – М.: Алгоритм, 2006.
В свое время Остап Бендер, отбиваясь от настырного иностранного журналиста, утверждал, что, хотя евреи в Советской России и наличествуют, но еврейского вопроса у нас нет. Великий комбинатор, разумеется, лукавил. Даже в России сегодняшней, где, согласно статистике, проживает в 40 раз меньше евреев, чем в начале прошлого века,еврейский вопрос все же существует. Правда, лишь как часть наиглавнейшего из проклятых русских вопросов : “Кто виноват?” (Излишне напоминать, как отвечают на него граждане, перманентно озабоченные отсутствием воды в кране,да и любой другой неприятностью личного либо государственного масштаба.) Соответственно, и книги по “русско-еврейской“ тематике продолжают выходить, а капитальный труд Александра Солженицына “Двести лет вместе” вызвал широкую волну публикаций в периодике.
Книга Якова Рабиновича “Россия еврейская” – еще одна, несомненно, тщетная попытка поставить точку над “i”. Монография посвящена судьбе евреев в России и, прежде всего, той роли, которую они сыграли в истории нашей страны. По словам автора, он “не имел ни малейшего намерения умалить причастность евреев к тем потрясениям, которые переживала Россия до революции, во время революции, или к тому, что страна переживает сегодня. Евреи жили в одной стране с с русскими и другими народами царской, а затем советской империи, значит, своей деятельностью содействовали всему хорошему и плохому, что происходило в стране”. Как считает Яков Рабинович, едва ли не главным фактором, определяющим историю евреев как в царской, так и в советской России (разумеется, наряду с политикой, проводимой государством в отношении их), были особенности еврейского национального характера.
Автор убедительно доказывает несостоятельность многих широко распространенных антисемитских мифов – о спаивании евреями-шинкарями русского народа, о трусливом бегстве советских евреев в эвакуацию в годы Великой Отечественной войны, о мировом еврейском заговоре и т. п. Рассматриваются вопросы национальной самоидентификации и ассимиляции евреев, их исхода из постсоветской России и их положения в сегодняшнем Израиле. Показан значительный вклад евреев в развитие промышленности, науки и культуры, в укрепление обороноспособности страны. Особое место в книге занимает проблема антисемитизма – государственного и бытового.
При откровенной публицистичности книга наполнена серьезной аргументацией: цифры, факты, имена. Значительное место занимает критический анализ вышеупомянутой солженицынской работы, причем становится понятно, что последняя далеко не всегда отражает реальную картину событий, а многие ее выводы никак нельзя считать корректными.