– Все хорошо, дорогая, – поспешил успокоить ее супруг, – это небольшое недоразумение, которое мы сейчас уладим.
Провожаемые изумленным взглядом фрау, мы прошли к одному из шкафов, на который кивнул немец. Москвичев бесцеремонно распахнул его, вынул двустволку и быстро переломил. Оттуда же, из шкафа, вынул два патрона и торопливо забил их в стволы. Поставив оружие, достал патронташ и живо опоясался им. После этого, подхватив в руки двустволку, криво улыбнулся мне.
– Вы не имеете права! – возмущение в голосе было столь велико, что это заставило меня удивленно обернуться. Фрау с высокомерно-раздраженным выражением лица повторила: – Немедленно верните на место наше имущество. И убирайтесь из дома, грязные животные! Вы натоптали!
Инстинктивно я посмотрел на паркет. Никаких следов на нем не было.
– Марта, не стоит драматизировать… – Хозяин дома лучше своей супруги ориентировался в ситуации.
– Я немедленно вызываю силы правопорядка. Немедленно! – Решительная женщина развернулась и явно вознамерилась добраться до телефона, стоящего на специальном столике. Едва она сделала шаг, как рядом с телефонным аппаратом очутился Москвичев. Быстро перекинув двустволку за плечо, он наклонился и вырвал провод из телефона.
– Да как… Как вы смеете… Быдло! – Задохнувшись от возмущения, фрау замахнулась, явно намереваясь наградить Москвичева пощечиной.
– Марта! – трагично вскрикнул хозяин дома.
Боец, уклонившись от удара, отступил назад. Женщина же не желала отступать и сделала шаг вперед, собираясь снова проделать ту же штуку. Не давая ей довести затею до конца, Москвичев коротко и резко шлепнул по щеке ее саму. Открытой ладонью. Фрау Марта остолбенела, широко открыв рот. Москвичев, с виду невозмутимый, прошел мимо меня и хозяина дома и спустился вниз по лестнице, дробно стуча тяжелыми лагерными ботинками.
– Вы поплатитесь за это, – неожиданно обрел смелость Клаус, – ворвались в мой дом, грабите меня, бьете мою жену. – Голос его дрожал от тщательно сдерживаемой злости.
Впрочем, его гнев был жалким подобием моего. Уступая инициативу Москвичеву, я сам просто кипел внутри. Этот дом. С позолотой, антикварной мебелью, картинами и фотографиями в рамках, с золотым телефоном. С пафосными и недоступными небожителями, к которым, видите ли, нельзя «ворваться и грабить». Почему?
Почему я оказался за тридевять земель от своего родного времени и снова вижу то же самое, что ненавидел в родном отечестве?
«Да ты знаешь, кто Я?» Как же я этого наслушался. Мы брали села, настоящие дыры в богом забытых горах, и видели там бассейны из мрамора, тротуарный камень, идеально ровный асфальт, усадьбы в три-четыре этажа. Спутниковые тарелки. Телевизоры, плазму, DVD – то, о чем ни я, ни мое отделение даже не слышали.
А в Москве из таких вот домов – с позолотой и картинами – не уходили в армию. Не попадали к нам, не дохли в горах, не застужали почки и не зарабатывали простатит. Мы же быдло. Мы ничто. Мы мясо и расходный материал. Для обезьян и евреев, которые оккупировали столицу, и для гордых горных орлов.
Мы – тупиковая ветвь развития. Как и здесь.
Хлесткий сильный удар рукояткой пистолета пришелся немцу в лоб. В самую толстую кость во всем организме.
Не возражающий больше и приятно молчаливый Клаус сидел за рулем. Я устроился на пассажирском сиденье, Илюхин и Москвичев – сзади. С горем пополам нам удалось примостить и Волкова в середину между ними.
Подобная посадка сводила к нулю наши шансы быстро и оперативно покинуть автомобиль. К тому же легковушка была малоперспективна в плане эвакуации, но долго размышлять на эту тему не приходилось. Других вариантов у нас просто не было.