Оставшиеся, исполняя завет собственного командира, потихоньку потянулись на выход. Один из мужчин, нагнувшись, схватил медсестру, забившуюся в угол, за волосы. Потянул, заставляя подняться, и едва та открыла рот, чтобы завизжать, безо всякого раздумья шлепнул ее ладонью по лицу:
– Завали, лялька!
Девушка, широко распахнув глаза, оторопело замолчала. Удовлетворившись тем, мужчина дернул ее за волосы, так, что ей пришлось запрокинуть голову, и впился в ее губы поцелуем. Другой, оказавшийся рядом, жизнерадостно заржав, шлепнул медсестру по ягодице.
Возмущенно повернувшись ко мне, доктор резко произнес:
– Оставьте Марту! Прекратите это! Я скажу, где находится ваш человек!
Отведя взгляд от трепыхающегося женского тела, оказавшегося в руках озверевших зэков, я удивленно спросил:
– Какой человек?
– Не ломайте комедию! Я знаю, где находится ваш человек, и скажу вам, только оставьте в покое Марту!
Встретившись глазами с Хохлом, тоже изумленным откровениями доктора, я вопросительно качнул подбородком. Уголовник, подумав пару секунд, пожал плечами:
– Посмотрим. Чего уж там!
И тут же выкрикнул громко:
– Охолонись, жеребцы! Время будет еще!
– Вниз надо идти, в камеры, – торопливо выпалил доктор, увидев, что окрик подействовал и зэки с неохотой отпустили девчонку. Медсестра, покрасневшая, с искусанными, уже распухающими губами, громко дышала, выпучив глаза и не делая попытки вырваться из рук своих мучителей. Врач успокаивающе кивнул ей:
– Все будет хорошо, дитя, успокойся.
Проверка слов доктора много времени у нас не заняла. Небольшой отряд, состоящий из меня, врача, Хохла и трех его приспешников, быстро прошелся по первому этажу и спустился в подвал. Наш пленный сам открыл тяжелую железную дверь и щелкнул выключателем. Вспыхнувший свет озарил небольшой коридор с четырьмя дверями: по две с каждой стороны. Я подошел к одной, обнаружив в ней закрытое решеткой окошко. Взглянув внутрь, ударил по железу, исторгнувшему низкий протяжный гул.
– Слева последняя камера, – подсказал мне врач, оставшийся вверху у ступенек. Обернувшись, я требовательно посмотрел на него. Доктор, судя по всему, колебался, за что тут же получил удар между лопаток от требовательного Хохла. По инерции сбежав со ступенек ближе ко мне, врач затравленно оглянулся и тут же зачастил: – В комендатуре нет лазарета. Преступников везут сюда, в больницу.
Удовлетворившись объяснением, я подошел к указанной двери и ударил по ней ботинком.
– Кто тут? – добавил я, страстно желая и одновременно боясь услышать голос Нельсона.
– Я… – последовал вполне логичный ответ, и мое сердце, на секунду застывшее, снова забилось ровно. Сказано было не вполне членораздельно, но голос моего товарища я прекрасно помнил. Это был не он.
– Кто «я»? Кто ты такой? – Я прильнул к решетке, стараясь разглядеть заключенного. Тот, повозившись, поднялся с койки и не спеша встал в полный рост. Я снова убедился, что ничего общего с Нельсоном он не имеет.
– А вы кто? – тут же откликнулся человек в камере. Все так же с дефектами речи. Следом за тем мужчина подошел ближе, позволяя себя увидеть. Грубые слова, готовые сорваться из-за еврейской манеры разговора, замерли у меня на губах.
– Парень, ты выйти отсюда хочешь? – произнес я, не уверенный в том, правильно ли поименовал обитателя камеры. Глаза и лоб мужчины украшали бинты. Нижняя часть лица, свободная от них, представляла собой одну сплошную вспухшую рану. Немудрено было ошибиться при выборе возрастных критериев.
– Хочу, – ответил мне раненый, и я понял, почему плохо разбираю его слова: он разговаривал, практически не размыкая губ.